Последний из удэге

Чтобы сократить путь и избежать скучных разговоров с партизанами в отцовском дворе, он пошел задами, вдоль заросшей ряской проточки под отрогом. Проточка эта впадала в реку у самого провала. Вечернее солнце над дальним синевшим хребтом за рекой било вдоль по проточке, золотило макушки деревьев на склоне отрога и листья ольхи по эту сторону проточки. Под ольхами было уже темновато; пахло сыростью; пели вечерние комары.

Семка шел, хватаясь руками за дощатый заборчик, огораживавший выходящий к проточке сад Костенецких. Слева, впереди от себя, по той стороне проточки, он услышал какой-то всплеск и шорох. Сквозь ольху видна была часть лодки, и что-то белело и двигалось в ней. Семка осторожно раздвинул ольху и высунулся на проточку.

Нос лодки был вытащен на противоположный берег. На широкой корме вполуоборот к Семке сидела девушка в нижней городской рубашке. Она, видно, только что выкупалась: одежда ее лежала возле в лодке; голова была обвязана полотенцем, чтобы во время купания не замочить волос. Волосы у нее были большие: тюрбан на голове был велик. Что-то зверушечье и детское было в ее тонких руках и острых плечиках и в том, как она, сполоснув одну ногу и помотав ею в воздухе, сняла с головы полотенце, освободив большую темно-русую косу, упавшую ей через плечо, и, обтерев ногу полотенцем, стала натягивать чулок.

Натянув один чулок, она так же сполоснула и вытерла полотенцем другую ногу и, держа ее на весу, стала искать другой чулок, перетряхивая одежду, и, неосторожным движением встряхнув что-то, выронила чулок в воду. Она было подхватила его голой ногой, но чулок уже отплыл; тогда она, сильно перегнувшись с лодки, попробовала достать его рукой, но чулок медленно уплывал.

Семка, с шумом раздвинув ольховник, как был в сапогах и в одежде вступил в воду и, даже в воде сохраняя небрежное изящество своей походки, пошел за чулком. Ближе к той стороне вода достигла ему по грудь, но он все же схватил чулок и, подняв руки, с одной из которых свисала плеть, а с другой чулок, преодолевая несильное течение, подошел к лодке и протянул девушке чулок.

Она не испугалась, не вздрогнула, когда он неожиданно вошел в воду, только неторопливо поправила рубашку на плече и на коленках.

Взяв чулок, удивленно приподняв широкие темные брови, она сверху смотрела на него из-под длинных ресниц большими темно-серыми глазами.

- Вы... кто? - медленно, как бы в раздумье, спросила она.

- Я Казанок, - ответил он, по-мальчишечьи просто глядя ей в лицо.

- Казанок - это что?

- Что? - удивился он. - Это я Казанок, фамилия моя...

- Хорошая фамилия... очень... - в раздумье сказала она. - Вот что: перегоните лодку на ту сторону.

Он, взявшись рукой за корму, стащил лодку с берега.

- У вас очень белая голова, - сидя к нему спиной и натягивая чулок, говорила она, пока он переводил лодку, - как меховая, ее хочется пощупать... Вам не жалко было сапог, когда вы полезли в воду?

- Очень... А особливо рубаську, - она у меня с гороськом, - усмехнулся Семка.

- Нет, правда?

- А то нет? Рубаська новая...

Он повернул лодку и вытащил ее носом на берег.

- Вы не смотрите, пока я оденусь, - говорила она, держась обеими руками за края лодки.

- Все одно я уже видель все, - наивно и дерзко сказал Семка, выпрямляясь и прямо глядя на нее.

- Ну, это не считается. Отвернитесь.

Семка отвернулся. Вода стекала с него, и сапоги его были полны воды.

- Вы похожи на мальчика, - говорила она. Голос ее звучал невнятно, она, видно, держала зубами шпильку. - Это хорошо так сохраниться... Я вот все хожу по этим местам, и мне все хочется стать такой же, какой я была когда-то здесь же, девочкой... - Она вынула шпильку, и голос ее снова ясно зазвучал. - Да, я хотела бы стать такой же, как тогда, а все чувствовать так же, как я чувствовала тогда, но, видно, это уже невозможно.

Семка вспомнил, какой она была девочкой, и нашел, что она была некрасивой девочкой, а теперь стала хороша, но он не знал, как выразить ей это, и смолчал.

- Вот я и готова, - сказала она, выходя из лодки. - Спасибо, что помогли...

Они некоторое время молча, без смущения, как могут стоять только дети, стояли друг против друга, не стесняясь встречаться глазами, - он весь мокрый, со свисающей с руки плетью, - она свежая после купанья с полотенцем через плечо.

- Мне - сюда, - указала она на дыру в заборе.

Она вдруг протянула руку, и он почувствовал нежное прикосновение ее ладони между ухом и американской шапочкой.

- Совсем меховая, - серьезно сказала она. - До свидания, Казанок...

Она просунулась в дыру в заборе и, не оглянувшись на Семку, исчезла в кустах.

Он еще стоял возле забора, когда она с полотенцем через плечо, в туфельках без каблуков, шла по аллее к дому. Солнце золотило полные уже листья яблонь и обмазанные известкой стволы, грело ей щеку. Стучал дятлик. С улицы чуть доносились звуки гармони.

Окно на кухне было открыто. Аксинья Наумовна гремела посудой, напевая что-то.

- Вот она, запропащая... А мы уж отобедали...

- Папа в больнице?

- Давно ушел.

- А Петр Андреевич обедал?

- Обедал... Иди, я подам тебе.

- Да я сама, здесь, на кухне...