Последний князь удела. «Рядом с троном - рядом со смертью»

После этих слов меня усадили на круп лошади, и мы направились верхом к находившемуся в ста метрах Красному крыльцу княжеского дворца. Во дворе палат присланный по мою душу надзиратель устроил разнос всему нашему малому удельному двору. Недоволен он был практически всем, и сознание затопила зелёная тоска. Похоже, от чего я пытался убежать, к тому же и вернулся. Если изображать нелюдимого ребёнка у меня ещё как-то могло получиться, то окружавшие бытовые условия создавали ощущение медленной, сводящей с ума пытки. Нет, в прошлой жизни походы, выезды на рыбалку и охоту доставляли немалое удовольствие, но они не затягивались на месяцы. Дико хотелось иметь сортир, хотя бы по типу дачного, вместо ночного горшка, кровать с матрасом вместо застеленной периной лавки или сундука, и на обед салат, пельмени и чай, а не варёные репу с солониной да приевшиеся мутные кисели и квасы.

Так что, готовясь к домашнему аресту внутри двора княжьих палат, я, отговорившись нездоровьем, дезертировал в свою комнату, где предался отчаянному саможалению. По некотором размышлении дело было признано не таким пропащим, вытерпеть оставалось шесть лет с небольшим, а дальше ждала свобода — если доживу, конечно. Чтобы не дёргали слуги, потребовалось подойти к иконам, изображая усердно молящегося, на самом деле занимаясь в это время выстраиванием логических цепочек. Усиленно скрипя извилинами, я решил особо не высовываться, образ жизни вести внешне похожим на тот, которого все ждали от сына Ивана Васильевича, в политических разборках принимать сторону сильнейшего, а в государственные дела лезть только в том случае, если спросят.

Выбравшись из своей комнаты к ужину и бредя в сопровождении истопника к трапезной палате, гость от дальних потомков настраивал себя на худшее. Решив вживаться в роль, надумал даже про себя именовать себя новым именем князя Дмитрия, чтоб разбуди — от зубов отскакивало. Однако на вечерней трапезе атмосфера собрания была уже самой дружеской. Приехавший дворянин нашёл общий язык с Афанасием, и они предавались воспоминаниям о совместных походах и боях. Несмотря на то что Пушкин числился в те годы по опричному войску, а Бакшеев по земскому, выяснялось, что в большинстве сражений они были рядом, хотя раньше и не встречались.

Так, перебирая прошлое, добрались они и до последних, несчастливых лет войны с Баторием.[74]

— Яз ить под Старой Руссой в полон попал, — огорчённо сообщил дорогобужец Григорий. — Семь лет на чужбине мыкался, не чаял на Русь возвратиться.

— Ништо, вот сызнова война с Литвой учнётся, так поквитаешься за досаду сию, — подбодрил рязанец.

— Мню, ещё пару годин войны не будет, — возразил выборный дворян от Дорогобужа.

— Почто так, разве сын, король Жигимонт,[75] не вступится за отца свово, короля свейского Иоанна,[76] что с нами воюют уже второе лето?

— Неладно у польского круля с сенатом его, Ругодивскую землю[77] не привёл к Ржечи под руку, нарушил обещание, — стоял на своём Пушкин. — Не даст серебра на войну сейм Жигимонту.

— Ну, тогда, даст бог, одолеем свеев, — рассудил рязанский порубежник.

— Да пора бы посчитаться с еретиками лютеранскими за разорение святой Трифоновской обители[78] да разгром рати русской под Гдовом,[79] — согласился присланный Бельским дворянин. — Ужо скоро выступает из Москвы новое войско в Новгород.

— Каким же обычаем несчастье на битве гдовской приключилось?[80] — решил узнать подробности Афанасий.

— Воевода передового полка князь Володимер Долгорукой[81] от Большого полка далеко отступил, помощь ему подать не успели, немцы-то всей силой навалились и наших опрокинули, многих в плен имали, да и князя Володимера Тимофеича тож.

— Ошибся воевода. Не следовало ему отдельно-то идти, — вздохнул рязанец.

— Ему почитай двадцать два лета от рождения, не набрался ещё науки полки водить, — согласился Пушкин.

— Кто же такого молодого передовой ратью командовать поставил? — влез в разговор я.

— По роду ему низше чином служить невместно, — буркнул Григорий сын Григорьев и переключил внимание на меня. — А за каким лядом ты словеса-то коверкаешь? Не перестанешь эдак шепелявить, носить тебе от народа прозвание — Швиблый. Зазорно поди тебе будет, прадеда твоего пращуры наши кликали Иван Васильевич Мститель, а враги прозывали Грозным.[82]

Тут пришла пора мне удивляться:

— А отца как называли?

— Кто как, — начал уходить от ответа Пушкин, но потом решился: — Всё более Яровитым именовали, кто языком не дорожил.

— Вы в опричнине служили? — решил я узнать побольше о прошлом этих мест.

— Слова такого ныне не произносят, заповедано то под страхом смертной казни великим государем Иоанном Васильевичем, — сообщил дорогобужский дворянин. — А так да, не в земщине службу справлять начинал, а в поддатнях[83] за рындой при царском выходе. Там в младых летах и прозвище своё получил, да токмо я один, а не много меня, учись молвить верно.

— Какое же прозвище твоё? — препираться и объяснять, что на «вы» уважительней, не стоило.

— Сулемшой люди кличут, — усмехнулся Пушкин.

— За что же так прозвали?