Последний козырь Президента

– Один из них написал, что я повесился на горькой осине. Я готов хлопотать перед Вечностью, чтобы он восстал из гроба и отыскал мне на священной земле Иерусалима хотя бы одну осину.

– Ну, хорошо, – согласился я. – Допустим, что с твоей стороны предательства не было. Допустим! Но что-то было? Я хочу знать, что именно было, и, как ты сказал, во всех бытовых подробностях.

Его лицо снова исказила гримаса боли.

– Ты сказал: «Спрашивай»! Я спрашиваю, хотя вижу, что тебе это неприятно.

– Не обращай внимания, – взяв себя в руки, произнёс визитёр. – По условиям контракта я обязан отвечать на любые твои вопросы. Я расскажу всё, как было. За последние две тысячи лет ты первый смертный, которому нужна моя правда. Она ведь тебе действительно нужна?

– Не сомневайся, нужна!

– Тогда слушай и не перебивай, и будь готов услышать то, что может тебе не понравиться.

Две тысячи лет назад я жил, как все, и ничем не отличался от современников. Да и жил ли я? Удивительно, но я ничего не помню из прошлой жизни до встречи с Учителем. Потом было Слово. Слово, которое принёс Учитель. Имеющий уши да услышит – и я услышал! С тех самых пор, как Слово коснулось моих ушей и проникло в мой незамутнённый сомнениями разум, я и стал отсчитывать дни своего бренного существования. Жизнь моя была короткой, но я запомнил каждый прожитый рядом с Учителем день. Я помню каждую чёрточку его лица, каждый его жест и каждое его слово.

Учитель принёс нам Веру и Любовь. Я уверовал в Слово Божье, и любовь к Учителю целиком поглотила меня. Я любил его, как единственного близкого на этом свете человека, поэтому моя история – история любви, а не предательства. Да разве можно предать любимого человека, если любишь его по-настоящему?

Я любил Учителя, и был счастлив от одной мысли о Нём. Его всегда окружали ученики и последователи, но мне казалось, что Он смотрел только на меня и выделял из них только меня. При этом его глаза лучились любовью, а я готов был умереть за один взгляд в мою сторону. Разве мог я предать Его?

Возможно, тебя удивит мой поступок, но по ночам я молил Всевышнего, чтобы он ниспослал Ему смертельную опасность: яд, подсыпанный завистниками в бокал с питьём, клинок наёмного убийцы или небесный огонь. Я не желал зла Учителю, это было выше моих сил, я желал принять смертельный удар на себя и умереть на его глазах. И тогда бы Он понял, как сильно я люблю Его. Понял и приблизил меня к себе, пусть даже после моей смерти!

Однако время шло, ряды его учеников множились и вот уже двенадцать самых преданных нарекли апостолами. Забыв обо всём, они, так же как и я, грелись в лучах Его любви и были счастливы.

Но счастье не вечно! Однажды, в час, когда на опалённые зноем улицы Иерусалима сошла ночная прохлада, и в сумраке аллей Гефсиманского сада громко зазвучали цикады, Учитель собрал нас, своих учеников, за одним столом. Я видел, что светлый лик Его печален, поэтому в душе моей не было обычной радости от созерцания Его, а вино не веселило меня.

Позже это собрание назовут «Тайной вечерей» и художники всего мира во все века будут обращаться к этому сюжету. Они будут писать свои гениальные картины, и они будут правдивы, потому что картины молчат, а «… слово произнесённое – есть ложь»!

На этом сходство кончается, дальше будет то, что церковники привыкли называть ересью. Готов ли ты это услышать?

– После твоего внезапного появления меня трудно чем-то удивить.

– Тогда слушай! Всё или почти всё, о чём говорится в Библии о «Тайной вечере» – ложь! Учитель не говорил: «Скоро один из вас предаст меня»! Я хорошо помню, как, окинув присутствующих взглядом, голосом, полным грусти, Он произнёс: «Скоро меня предадут. И лишь один из вас…»

. Дальше он не договорил лишь потому, что правда Его ученикам была не нужна. Правда могла обидеть любого, кто в этот вечер сидел за столом – любого из апостолов, но не меня. Я знаю, Он хотел сказать: «И лишь один из вас не убоится страданий и навета, и навсегда останется со мной»!

– Откуда тебе знать об этом? – нетерпеливо перебил я страстный монолог. – Уж не выдаёт ли твой воспалённый разум желаемое за действительное? Уж не пытаешься ли ты, несчастный, оправдаться в моих глазах?

– Когда по-настоящему любишь, предугадать поступок любимого человека нетрудно, – мягко парировал гость. – А оправдываться мне не в чем, – тихо добавил он после недолгого раздумья. – В тот вечер опасения Учителя передались мне, и я впервые почувствовал неясную тревогу. Опасность витала в воздухе, она была растворена в вечерней свежести, в доносимом ветром аромате цветов, в колючем сиянии звёзд на потемневшем небосклоне. Во всём чувствовалась скрытая угроза…

– И ты не сказал Ему об этом! – снова перебил я его исповедь. – Знал, но промолчал! Это ли не предательство?