Последний летописец

По заданию Карамзина делаются извлечения из венецианской книги XVII века „II Demetria Historia tragica“ (Трагическая история Димитрия — ит.).

Из библиотеки художника-коллекционера Федора Толстого — Псковская, Морозовская летописи и другие рукописи. Малиновскому пишется: „Я ненасытен, присылайте как можно более“.

Карамзин использовал для своего труда около 40 летописей (некоторые в разных списках) — прежний „рекорд“ принадлежал Щербатову, изучившему 21 летопись.

В Истории упоминается 350 авторов и названий. Позже не один суровый критик (Милюков, к примеру) произнесет, „что в 1803-м было еще слишком рано браться за „Историю Государства Российского““: следовало подождать, поискать… Вот с этим никак не согласимся! Без материалов нет Истории; но и без Истории плохо обнаруживаются материалы. Заколдованный круг. Требовалось разорвать, Карамзин пробует.

„СТАРИНА ВСЕГО ЛЮБЕЗНЕЕ“

Первые четыре тома — „вся сушь“: это признание вырвалось в позднейшем письме к ближайшему другу Дмитриеву. И оно одно стоит целой главы мемуаров.

Сушь — далекие века, где документов так мало, а характеры так далеки, непонятны!

Еще несколько фраз из немногих откровенных писем: критический разбор источников — „тяжкая дань, приносимая достоверности“; нужны общие, ученые выводы, по „метафизика не годится для изображения действия и характера“; „знание, ученость, остроумие и глубокомыслие не заменяют таланта изображать действия

“.

И за это Карамзину позже не раз достанется: строгие ученые следующих десятилетий найдут наслаждение, одушевление, красоту как раз в самом скучном (по понятиям Карамзина) анализе, в самых сухих материях.

И они будут правы, следующие поколения историков, правы, но с двумя оговорками. Во-первых, они жили и работали после Карамзина и с него начинали даже тогда, когда совсем не соглашались с „Историей Государства Российскою“.

„Зачем кусать нам груди кормилицы нашей? потому что зубки прорезались?“ (Пушкин).

И второе примечание: серьезнейший ученый разбор — великое дело! Но если при этом забыта конечная, человеческая цель, если задача без сверхзадачи, — тогда опасность засохнуть, утонуть в материале, потерять в конце концов научные ориентиры не меньшая (а пожалуй, большая!), чем опасность для историка-художника заболтаться, чересчур воспарить, оторваться от реальной почвы…

Карамзин-художник, смиряющий себя в историке; рука, тянущаяся „одушевить, раскрасить

“, — и внутренняя уверенность, что от него ждут не просто новой занятной повести или сентиментального вымысла… Вся сушь требовала всех сил, чтобы затем приблизиться к своим, более понятным векам.

14 августа 1806 года историк мечтает зимою дойти до татарского нашествия: „Жаль, что я не моложе десятью годами. Едва ли бог даст мне довершить мой труд: так много еще впереди“.

В этом же письме брату Карамзин не надеется на долгий мир в Европе, „хотя дела кабинета для нас тайна“.

22 ноября 1806 года — родилась дочь Катерина (будущая Мещерская).

Осень 1806-го-1807

-й — новая европейская война, разгром Пруссии Наполеоном, успех русских при Эйлау, затем — полное поражение при Фридланде, Тильзитский мир.

Карамзин — брату. „Солдаты и офицеры русские оказали военную храбрость, но Румянцевых и Суворовых нет“; работа же над Историей не идет от беспокойства душевного; он уж и не надеется дожить „до времен счастливых для Европы“. Летом 1807-го — умирает старый князь Вяземский, оставив зятю 800 душ, 35 000 долгу и заботы о двух несовершеннолетних детях. Бездна хозяйственных забот, снова — приступы лихорадки…

12 октября — родился сын Андрей („теперь у нас довольно малюток, более не желаем“).

1237–1240-е годы: нашествие Батыя.