Последний маршал

— Первые две буквы этого слова, — сообщил он, — были написаны как аббревиатура. Заглавными буквами.

— То есть как это? — сказал я и осекся.

Потому что сам уже понял.

— Покажи записку! — потребовал я.

Он ее тут же мне протянул, словно давно приготовил и только ждал, когда я пожелаю на нее взглянуть.

Так и есть. На клочке было написано буквально следующее: «СУ-ка!»

Я поднял глаза на Грязнова и, шумно вздохнув, покачал головой:

— Это уже хулиганство.

3

Мы приехали к Меркулову, но Кости, как обычно, не было. Я пригласил Грязнова в свой кабинет. Лиля испарилась куда-то, но сейчас это было только к лучшему.

Да, это уже вызов — так прозрачно намекать на то, что убийство Бероевой напрямую связано со Стратегическим управлением: две первые буквы этого собачьего слова, выделенные как заглавные, указывают на прямую связь.

— Как ты думаешь, чего они добивались?

Грязнов сразу понял, что я имею в виду.

— Трудно сказать, — признался он. — Я не склонен думать, что это бравада. Они ничего не делают просто так. У них все функционально. То есть все имеет свой смысл.

— Вот я и спрашиваю тебя, — повторил я терпеливо, — чего, по-твоему, они добивались?

— А ты как думаешь?

— Я тебя спросил.

— Ну хорошо, — кивнул он. — Что, если они прощупывали почву?

Опять! И здесь почву прощупывают.

— В каком смысле? — спросил я, хотя и знал приблизительный ответ.

Так и оказалось: он сказал то, о чем думал я.

— Они хотят знать, что нам известно о Стратегическом управлении.

— Откуда они могут узнать о нашей реакции? — поинтересовался я. — Как они узнают о том, что мы предприняли в связи с этой аббревиатурой — СУ?

— По нашим следующим шагам, — просто ответил он.

В этом была какая-то логика, но все равно меня не все здесь устраивало.

— Шаги могут быть самыми разнообразными, — не сдавался я. — Подтекст у них может быть какой угодно — не мне тебя учить.

— Они ничего не теряют, — предположил Грязнов. — Если нам ничего не известно об этом долбаном управлении, эти буквы ничего нам не дадут. А если знаем, то вряд ли насторожимся, зато выдать себя можем. Но мы даже не догадываемся, в какую сторону идти, чтобы получить по башке.

— Не понял, — устало произнес я.

Он только вздохнул: что, мол, с тебя взять.

— Я, пожалуй, не буду ждать Меркулова, — сказал он, посмотрев на свои часы. — Дел, как ты понимаешь, невпроворот. Доложишь ему все сам, поговоришь, потом поделишься со мной впечатлениями. И указаниями, конечно. Договорились?

— Будь здоров, — пожелал я ему вместо ответа.

Он кивнул, будто ничего другого от меня и не ожидал, и, еще раз посмотрев на часы, вышел из кабинета.

Кажется, я становлюсь нервным. Возможно, это проистекало от ощущения, будто я попал на неизвестную планету. Вокруг происходят непонятные страшные вещи, а я даже предположить не могу, что бы они означали.

Ладно, давай порассуждаем, Турецкий. Итак, кто-то убивает людей. Смирнов, Киселев, Воробьев. Теперь вот Бероева. При этом отовсюду ты получаешь косвенные доказательства того, что в стране действует мощная группировка, цель которой, чего греха таить, — захват власти. Очень хорошо.

Пойдем дальше.

И куда же мы пойдем, Турецкий? Куда это — дальше? Что еще тебе известно такое, чтоб ты мог дальше спокойно рассуждать?

Как говорят молодые, полный абзац. Больше тебе ничего не известно, хоть тресни.

Давай-ка порассуждай на тему, что ты имеешь и чего не имеешь. Был такой роман у Хемингуэя — «Иметь и не иметь». Вот и рассуждай.

Итак: что ты имеешь? Несколько убийств. А что ты не имеешь? Вот именно — убийц. Ладно, в начале дела это бывает, тебе не привыкать. Думай, Турецкий, думай. Что ты имеешь еще? Стратегическое управление. Хотя, и это правильно, скорее оно тебя имеет как хочет, а не ты его. Но, допустим, имеешь. И что это тебе дает? Головную боль.

Какая-то несусветная чушь. Есть управление, есть его противники, а уцепиться не за что. Они еще и хулиганят. Матерятся на трупах в письменном виде. Причем фирменно матерятся, чтоб не перепутал никто, понимаешь. Сволочи самодовольные!

Спокойней, Турецкий, спокойней. Не надо нервничать, не надо врагам давать повод для торжества. Ты в тупике, и ты не знаешь, с чего начать.

Говорят, что восточные мудрецы в таких случаях утверждали: надо двигаться. Они брали ребенка и помещали его в темную комнату, в которой ничего не было видно, и сообщали тому только одну вещь: выход есть. И все. Тому оставалось одно из двух: или подыхать в этой комнате от голода и отчаяния, или искать выход. Но, чтобы искать, нужно начать двигаться. И труден здесь только первый шаг. Об этом, кстати, и Алла Борисовна что-то поет. Итак, нужно двигаться, и тогда рано или поздно выход найдется.

Но разве не бывает ситуаций, из которых нет вообще никакого выхода? В том-то и дело, что не бывает. И быть не может. Просто мы и представить себе порой не можем, в какой стороне от нас находится выход. Но он есть всегда.