Павел Комарницкий

Последний наказ

Историческая драма

Солнце наконец село. Багровый закат ещё грел небо обманчивым, призрачным теплом, но на снегу уже вовсю гуляли синие морозные тени, предвкушая наступление ночи. Зимние сумерки коротки, и это давало надежду. Татары до сих пор не освоились толком в кондовых русских лесах, они будут ждать до утра. И только тогда…

Огонь плясал в зеве русской печи, разгоняя мрак. Изба топилась по-чёрному, и дым давно наполнил бы курную избу, если бы не прореха в крыше. Должно быть, монголы растаскали соломенную крышу на корм своим диким степным лошадям, когда выяснилось, что стога сена, заботливо заготовленные крестьянами на зиму, сожжены. Нет, что ни говори, а живучие кони у этих двуногих зверей. Спят на снегу, сроду не зная стойла, едят траву из-под снега, и даже продымлённая соломенная крыша курной крестьянской избы годится им. И кровь из них пьют поганые, когда нечего жрать. Любой русский конь, каким бы ни был могучим, давно пал бы при таком обращении. А этим хоть бы что.

У огня сидели двое.

Один — немолодой уже человек, в густой, чёрной короткой бороде которого кое-где блестели первые седые волоски, видимые даже при неверном, пляшущем свете огня. На груди витязя — а судя по корзну на меховом плаще, это был витязь дружины княжьей — тускло поблёскивала броня. Чешуи панциря кое-где были слегка промяты, и опытный глаз сразу угадал бы во вмятинах следы стрел.

Рядом с витязем сидела молодая женщина, закутанная в тёмный плащ с меховым подбоем. На измученном тонком лице вспыхивали отсветами пламени огромные тёмные глаза, цвет которых было невозможно увидеть в неверном пляшущем свете печного огня.

— Ну что, госпожа моя, на сей раз ушли. Глядишь, и завтра уйдём, а там и до Новагорода недалече.

— Что нам с того, Ратибор Вышатич? — женщина протянула к пламени тонкие руки, зябко повела плечами.

— Ну как же. Ведь это же вольная Русь, княгиня. Новагород покуда поганые не заняли, и неведомо, займут ли.

Женщина молчала долго, глядя в огонь. Огонь… Везде огонь, по всей великой Руси пляшет неистовое пламя. Огню теперь раздолье.

— Почто так мыслишь, Вышатич? Уж сколько их было. Рязань пала, Тверь пала, Москва, Суздаль. Сам Владимир Великий восемнадцать ден простоял только. А мелких городов и не счесть. Про иные веси и не вспоминаю уже — княгиня говорила равнодушно, медленно.

Теперь замолчал тот, кого она называла Ратибором. Молчал он долго, и только скулы ходили ходуном, угадываясь сквозь бороду.