Последний очевидец

… Ну вот, довольно о Гольденбергах. Нет, прибавлю. Его отец служил управляющим всеми делами киевского миллионера, некоего еврея Бродского. Последний платил Гольденбергу тридцать тысяч рублей в год (семнадцать тысяч получали всероссийские министры). Но от этих тридцати тысяч рублей в год ничего не оставалось. Дочерям не было дано никакого приданого, Володе в Петербург присылали маленькие суммы. Все тратилось. На что? На жизнь. Они жили открыто, принимали гостей… Когда Володя получил золотую медаль в университете, Елизавета Давыдовна, мать, устроила банкет в сто человек. Золотую медаль дал за сочинение Володе мой отчим, редактор «погромного» «Киевлянина». Конечно, он был приглашен на банкет, он не пришел. А мне сказал:

— Скажи, что очень занят.

Когда я пришел, Елизавета Давыдовна, по обыкновению, лежала в креслах в жестоком ревматизме. Она сказала мне:

— Конечно, получить золотую медаль и вообще приятно. Но получить ее от профессора Дмитрия Ивановича — это значит, что она была заслужена, эта золотая медаль.

Я вмешался в толпу из ста человек, которые занимались интересным делом. Они передавали из рук в руки чек на один миллион рублей. Это было приданое, которое покровитель семьи Гольденбергов Бродский дал своей дочери, которую он выдал замуж за барона Гинзбурга, австрийского еврея. (Другой Бродский выдал свою дочь за князя Гагарина.) Все они, эти сто, были евреи, и каждому приятно было подержать в руке «один миллион рублей золотом». Тут благости уж никакой не было, но была честность: никто не подумал украсть миллион рублей и бежать стремительно; все только любовались драгоценностью прекраснее, чем «Мона Лиза» или «Сикстинская Мадонна».

И даже знаменитый баритон Камионский снисходительно покрутил бумажкой. Наверное, он в это время думал: «Все думают, что я поляк. А я — настоящий малоросс».

Потом он спел: «С какою тайною отрадой тебе всегда внимаю я…» особенно эффектно звучал конец: «Чаруй меня, чаруй…»

Голос, убедительно едкий, разносился по всем комнатам обширной квартиры, и заслушивались его даже русские… кухарки в кухне (Елизавета Давыдовна была «умная женщина», и, чтобы ее сыновья не шлялись по проституткам, она держала специально вроде шабес-гоек… Во всяком случае, смазливых горничных для своих «мальчиков». В результате ее мудрости сыновья действительно не болели венерическими болезнями…)

Кроме евреев на этом банкете присутствовали я да Миша Кульженко, который говорил про себя:

— Знаешь, у меня бабушка — жидовка…

Когда я вошел в зал, где рассматривали чек, и он меня увидел, он поднял над головой два пальца. Я понял: нас только двое.

Остальные — евреи.

Где же тут антисемитизм? Где же тут погром?

Почему же в Государственной Думе, значительно позднее, мне тогда кричали:

— Погромщик??!

* * *

Кончаю посткриптум.

Я ничего не забыл. Но кое-что прибавил к своим наблюдениям. Если быть к евреям справедливыми, но при этом быть настолько сильными, чтобы в них не нуждаться, от них не зависеть, то они будут друзьями и полезными согражданами.

^{5 декабря 1971 года}

Поздний Шульгин

^{(Вместо послесловия)}

Автор публикуемых воспоминаний Василий Витальевич Шульгин был, быть может, одним из интереснейших русских людей ХХ столетия. Он родился на Новый год, или, как тогда говорили, в Васильев день, 1 (13) января 1878 года. А умер на девяносто девятом году жизни, в праздник Сретения Господня, 15 февраля 1976 года.

«Ныне отпущаеши раба Твоего, Владыко, по глаголу Твоему с миром…» Эти слова из песни Симеона Богоприимца по-особому звучали над гробом многострадального старца, много видевшего и, может быть, слишком много испытавшего в своих земных странствованиях. И при этом сохранившего острый ум, свежее восприятие событий, трезвую оценку настоящего и дерзновенную веру в будущее. Если вспомнить еще, что и умер и родился он в воскресенье — вся мистика дней и чисел налицо.

Василий Витальевич (далее В. В.) верил в мистику и долгая жизнь давала ему для этого богатейший материал. Лидер националистов в Государственной Думе второго, третьего и четвертого созывов (1907–1917), активный участник Февральской революции, принявший 2 марта 1917 года отречение от престола из рук Императора Николая II, потом один из организаторов Белого движения, в эмиграции (с 1920 года) — идеолог ее монархического, врангелевского крыла, — Шульгин был для всех нас, имевших счастье знать его и общаться с ним, живым «слышанием» истории, живым «пророчеством» будущего. Как Симеон: «яко видеста очи мои спасение Твое».

Основные вехи его политической и творческой судьбы достаточно известны. Мы остановимся здесь кратко лишь на характеристике творческого наследия «позднего» (или даже «позднейшего») Шульгина. Автор настоящих строк имел счастье знакомства и дружбы с В. В. Шульгиным последние восемь лет его жизни — с 1968 года. Соответственно, в той части архива, которая имеется в моем распоряжении, можно выделить следующие категории текстов: