Последний переулок

Поехали, свернули в первый же переулок от Трубной площади, и вот она, их школа. Геннадий вышел из машины, подошел к дверям. Сколько раз он их отшвыривал, вбегая, выбегая. А раньше, больше трех десятков лет назад, другой мальчишка тут хлопал этой коричневой, в небрежной покраске дверью. Ремкой он сперва был, потом подрос и стал Ремом. Наверное, умел постоять за себя. И сейчас вон какой крепкий. Спортом занимался. Наверное, и боксом. Тут все ребята умели постоять за себя. Район такой. Вон - Центральный рынок за рядком старых домов. Трубная - слева, Самотека - справа. Боевые места. А там, дальше, путь к Марьиной роще. Куда как боевые места. А перед глазами его переулочки, взойди попробуй кто чужой из пацанья. Смелых парней обучала эта школа, отчаянных. Узнать бы, каким тут Рем этот был. А зачем? И так ясно, что умел за себя постоять. Волчонком рос. Рем - это же волк, кажется. Рем и Ромул... Нет, спутал, это их, двух братьев, вскормила волчица. Да то давно было, в Древнем Риме. Еще и Рима не было, от Ромула и Рим. Все-таки вспоминалась школьная наука. Взойти, что ли, подняться на второй этаж? А зачем? С какими такими достижениями? Вдруг встретится кто из учителей: "Что поделываешь? Чего добился?" Любят учителя расспрашивать об успехах. Им подавай одних только чемпионов, академиков и министров, из тех, кого они тут воспитывали. Самим не удалось, в учениках себя доказывают.

Рем Степанович неслышно подошел, встал за спиной, спросил угадливо, умный, что говорить:

- Что, с учителями беседуешь? Мол, не всем же быть учеными да генералами? А ты им вот что ответь, Геннадий. Ты им скажи, что ты - честно живешь на свете, честно. И потому ты счастливый-рассчастливый. Так им и скажи. Денег мало? Ну вот у меня их много! Сверх и поверх! Ну и что? И должность у меня ого-го какая. Ну и что? Счастлив я, как думаешь?

- Думаю, что не очень.

- В том-то и дело.

- А Аня?

- Что - Аня? Ладно, поехали! - Рем Степанович сел на заднее сиденье, шибко прихлопнул дверь. - Садись вперед. Куда сперва? - Это он сам себя спросил вслух, но показалось, будто Геннадия спрашивает. Тот обернулся:

- Я не знаю.

- Я, думаешь, знаю? Ладно, сперва близкий путь. Гони, шеф, в старозаветное наше Замоскворечье, на Пятницкую.

- Большая езда предстоит? - спросил водитель. - Молодой человек обещал четвертной сверх счетчика.

- Молодой человек скуповат у нас. Гони, шеф, не обижу.

- Москвич! Порода! - глянул, повеселев, таксист на Геннадия. Он обернулся: - А что, персональная на техосмотре? Или в субботу-воскресенье вам не подают?

- Подают, шеф. И днем и ночью. В том-то и дело. Потому-то и на такси потянуло.

- Ясно, приходилось сталкиваться с подобными случаями.

- Уж с чем только не приходилось, наверное, сталкиваться. Сколько за баранкой?

- Тридцатку намотал.

- Не надоело?

- Еще поработаю.

- А мне - надоело.

- Так ведь у вас не работа, а должность.

- Как это не работа?

- Ну - пост.

- Вот так сказанул! - Рем Степанович повеселел даже. - Стало быть, у кого пост, те не работники? Верно понял?

- Не обижайтесь, товарищ уважаемый. Я в том смысле, что если вас лишить, скажем, поста, то у вас и профессии в руках не окажется. А у меня отними баранку, я слесарить пойду. Могу и на трактор перескочить, в сельское хозяйство. Могу и маляром быть, могу плотником. Меня увольнение не унизит, не сшибет. А вас - унизит, сшибет. Оттого вы, начальнички, так и цепляетесь за посты, так оттого и нервничаете.

- Что ж, шеф, ты близок к истине. Но ведь могут и посадить тебя. Сажают же кой-кого из ваших. Что - тогда?

- Если махинации стал творить? В этом случае?

- Хотя бы.

- А что, и в этом случае мне легче будет, чем вам. Падать ниже.

- Ох, московские таксисты, на все у вас есть ответ!

- Это точно. Пока колесишь, о чем только не подумаешь. Тренировочка. Да и разных людей возишь, беседуешь, как сейчас. Вот вы наверняка на Москве знаменитость, угадал?

- Да как сказать.

- Угадал, угадал. Видно сокола по полету, а начальничка по глазам.

- Что за глаза у меня такие?

- Нашенские, голубенькие, а в сталь. Извините, что разболтался, суббота - легкая езда, опустел город, все по дачам, по речкам.

- Ты в нашу школу давно заглядывал? - меняя тему разговора, будто перегородку из стекла ставя между собой и шофером, спросил Рем Степанович Геннадия.

- После армии как-то раз заглянул.

- И все?

- Не зовут. Не прославился. А по жэку - не мой участок.

- А меня зовут. Частенько. То им нужно, се. Видать, мой участок.

- Все наши переулки - ваш участок. Чуть что, к вам на поклон.

- Да, да... Да, да...

Геннадий боком сидел к Кочергину, ведя разговор, а тут повернулся, подался к нему, так изумил его голос Кочергина, каким произнес он свои "да, да"... Будто простонал их. Словно кто руки ему стал выворачивать, склоняя к покорности, а он, хоть и больно ему, терпежа нет, упорствует, не подчиняется, стиснул зубы.

Дальше долго ехали молча. Рем Степанович теперь и от Геннадия отгородился перегородкой из стекла. Хватит, поболтал с людишками, явил им свой демократизм, а они уж и в душу полезли. Будя, прием окончен.