Последний побег

Иногда кто-нибудь из них чувствовал внутренний призыв заговорить и выступал с проповедью, будто ему открылась истина свыше. Они говорили продуманно и прочувствованно, цитируя отрывки из Библии. Выступить с речью мог любой член общины, но чаще всего выступал кто-нибудь из старейшин. Хонор ни разу не заговаривала на собраниях. То, что она переживала, пребывало вне слов. И не стоило даже пытаться описать это словами.

И все же, хотя собрание в Фейсуэлле практически не отличалось по форме от бридпортских, Хонор так и не сумела очистить свой разум от суетных мыслей. Место было чужое. Свет, запахи, воздух — все чужое. И столько новых, незнакомых лиц. Да еще за окном стрекотали сверчки и кузнечики. Здесь они были громче, чем в Англии. Намного. И отгородиться от шума было непросто.

Это мешало сосредоточиться. Хонор приходилось бывать на незнакомых собраниях — в Эксетере, Дорчестере и Бристоле, — и там у нее получалось обрести внутреннюю тишину, как в Бридпорте. Однако в Фейсуэлле она постоянно осознавала, что находится в новом месте, которое теперь должна считать домом, и это мешало расслабиться и очистить разум от посторонних мыслей. Когда в зале воцарилось молчание, Хонор не смогла присоединиться к нему. Она думала о Грейс, о ее последних ужасных днях; об Абигейл, расположившейся рядом, и об Адаме, сидевшем напротив, на мужской скамье; о напряженной атмосфере в доме, где она теперь жила; о взглядах, какими Адам и Абигейл обменивались постоянно и которые Хонор старалась не замечать; о чернокожем беглеце, скрывавшемся за поленницей во дворе Белл Миллз; о нездоровой желтоватой коже Белл и ее удивительных шляпках; о Доноване, который рылся в ее вещах и смотрел на нее со странным блеском в глазах. Через несколько дней после прибытия Хонор в Фейсуэлл Донован проехал по Мейн-стрит городка. Хонор с Абигейл развешивали во дворе постиранное белье, и он остановился рядом с их домом, приподняв шляпу. Абигейл была в ужасе.

Хонор заметила, что Абигейл постоянно ерзает, переставляет ноги, сморкается, вытирает пот с шеи. Сама Хонор всегда сидела почти неподвижно — на собраниях она могла просидеть два часа, не меняя позы. Но почувствовать, что кто-то выпал из общего молчания, можно даже тогда, когда этот «кто-то» сидит неподвижно. Видимо, Абигейл чувствовала, что Хонор не может сосредоточиться, и это ее раздражало.

Хонор закрыла глаза и попробовала еще раз. Не помогло. Она открыла глаза и попыталась найти вдохновение в чьем-нибудь сосредоточенном лице. На каждом собрании можно было увидеть кого-то — как правило, женщину — с таким открытым и просветленном лицом, что смотреть на него казалось едва ли не кощунством, поскольку начинало казаться, что своим взглядом ты оскверняешь великое таинство личного единения с Богом. И все же подобные лица служили хорошим примером того, что должен чувствовать человек на собрании Друзей.

Здесь, в Фейсуэлле, Хонор нашла такое лицо на скамье для старейшин, стоявшей перпендикулярно скамье, где сидела она сама. Это была пожилая женщина, с седыми волосами под простым белым чепцом и сияющими глазами, сосредоточенными на какой-то далекой точке за пределами зала — где-то в пространствах, куда проникал ее мысленный взор. Изогнутые брови придавали лицу изумленное, открытое выражение. Она слегка улыбалась, погруженная в свои мысли. Хонор украдкой поглядывала на нее, заставляя себя не смотреть слишком пристально. Хотя и прекрасное в своей внутренней сосредоточенности, лицо женщины было суровым и даже жестким. Такими людьми восхищаются, но их скорее уважают, чем любят. Глядя на это лицо, Хонор так и не сумела достичь желанной сосредоточенности.

Какой-то мужчина поднялся с места и процитировал отрывок из Священного Писания. По крайней мере, это дало Хонор тему для размышления, пусть даже она не достигла внутреннего озарения.

После собрания ее представили многим Друзьям, но она не удержала в памяти длинный список ничем не примечательных фамилий: Карпентер, Уилсон, Тейлор, Мейсон. Запомнилось лишь несколько необычных: Гудбоди, Гринграсс, Хеймейкер[2]

 Хеймейкеров Хонор уже знала. Это были фермеры, у которых Абигейл покупала молочные продукты. А женщину с просветленным, но жестким лицом, сидевшую на скамье для старейшин, звали Джудит Хеймейкер. Когда собрание завершилось, лицо Джудит стало не таким суровым, но Хонор все равно было трудно выдерживать пристальный взгляд ее колючих бледно-голубых глаз. С Джудит была ее дочь, Доркас — ровесница Хонор. Она послушно улыбнулась, когда их представляли друг другу, но, похоже, не заинтересовалась потенциальной новой подругой. На самом деле, не только Доркас. Фейсуэллская община приняла Хонор вполне радушно, однако никто не задал ей ни одного вопроса. Хонор это не расстроило — ей не хотелось вновь пересказывать историю смерти Грейс, — но ее новые соседи, похоже, не интересовались ничем, кроме собственных дел.

Джудит Хеймейкер кивнула в сторону молодого человека, стоявшего поодаль в компании других мужчин:

— Мой сын Джек.