Последний полустанок

За ней смущенно двигался молодой летчик Петро Охрименко. Он не привык к своему штатскому костюму, сидевшему на нем мешковато. Широкие брюки, богатырские плечи, полосатенькая рубашка с черным галстуком казались рядом с Риммой чересчур старомодными. Да и сам-то Петро, с добродушным широким носом, белесыми кустиками вместо бровей и девичьим румянцем на щеках, никак не походил на ресторанных завсегдатаев или тем более «полотеров», как иногда называют рассерженные официанты неких молодчиков, пришедших в ресторан не ужинать, а только танцевать. Петро любил хорошо поесть, а танцы ненавидел. Римма же любила и то и другое.

— Яка приятна встреча! — воскликнула Римма, и Петро поморщился: он не любил, когда коверкали его родной язык. — Анна Васильевна? Вот уж не ожидала! Ведь я никогда вас здесь не видела.

Она поздоровалась с Серафимом Михайловичем. Он очень холодно ответил на приветствие и сразу обратился к Петру:

— Завтра летишь по тому же маршруту?

Нюра вежливо предложила Римме стул, но мужчины, видимо, не хотели сидеть за одним столом: Поярков надеялся продолжить интересный разговор с Нюрой, а влюбленный Петро пока еще не успел даже словом перекинуться с Риммой. Правда, она этого и не жаждала, гораздо интереснее пококетничать с «Серафимом», а возможно, и потанцевать. Ведь Петро увалень, его с места не стащишь.

Пока мужчины стояли и обсуждали какие-то свои дела, Римма высокомерно оглядывала присутствующих, потом, видимо вспомнив о Нюре, похвалила ее скромное платье.

— Неужели сами сшили, Анна Васильевна?

— Как всегда.

— Я бы на вашем месте зараз плюнула на лабораторию. Чуете, яки гроши портнихи получают?

Нюра только пожала плечами. Глупенькая девочка. И зачем она, не зная украинского языка, так снисходительно им кокетничает. Модно это, что ли?

Вдруг лицо Риммы перекосилось от злобы.

— Ух, как я ее ненавижу!

— Кого?

Римма наклонилась к Нюре.

— Вон ту воблу крашеную. Рядом с оркестром сидит. Задается страшно. На танцплощадку придет — то сумка новая, то лодочки. А сейчас такую же, как у меня, кофту напялила. Определенно назло. Ничего, скоро встретимся, я для нее такую пилюлю припасла! Валерьянкой будут отпаивать.

— Риммочка! — окликнул ее Петро. — Твой любимый столик освободился. Пойдем скорее.

Поярков сердито посмотрел им вслед.

— До чего же мы слепы бываем! Петро — и рядом это ленивое, равнодушное существо. Извините, но я нечаянно услышал, что она кого-то ненавидит. Неправда. Откуда у, нее человеческие чувства? Любовь? Ненависть? Абсолютный вздор!

Нюра рассердилась, что бывало с ней довольно редко, и резко отодвинула тарелку.

— Мне странно и, откровенно говоря, неприятно слышать, как вы отзываетесь о моей подруге.

— Не может она быть вашей подругой.

— Все равно. Ведь вы говорите о девушке. Пусть она не очень умна, со своими слабостями, недостатками. Но она ничего не сделала дурного.

— И хорошего тоже. Петро жаловался, что она все вечера проводит на танцплощадках. Знаю я таких девиц. Да разве к ним можно относиться с уважением? Абсолютная пустота, никакой движущей идеи, стремлений. Это очень страшно. Поверьте, Нюрочка, что такие люди могут принести гораздо больше вреда, чем самые отъявленные враги… Приглядитесь к ней и, если не поздно, помогите.

Римма танцевала в каком-то странном замедленном темпе, далеко отставляя назад красивые, хотя и полные ноги. Ее партнер, хлыщеватый молодой человек, изрядно подвыпивший, не выпускал изо рта сигарету.

— Ну зачем она с ним пошла? Ведь это же Семенюк, то есть наш милый Аскольдик, — говорил Поярков, наблюдая за танцами. — Как мало эта девица ценит свое достоинство!..

И Нюре было за нее обидно. Петро нетерпеливо ждал Римму за накрытым столом, но она после каждого танца лишь проглатывала пирожное и вновь обнимала то одного, то другого партнера.

Петро хмурился, рассеянно позвякивая ножом по тарелке. К нему подбегал официант: «Что прикажете?» Петро отвечал: «Пока ничего» — и, опять забывшись, стучал по тарелке.

Сочувствуя ему, Нюра злилась. Ведь это просто непорядочно. Она видела, как Римма заглатывает пирожные и потом долго облизывает пухлые губы. В этом было что-то неприятное, чересчур биологичное. В чем-то был прав и Серафим Михайлович. Все это невольно заставляло сравнивать Римму с другими девушками, они тоже пришли сюда повеселиться и потанцевать. Римма была ярче и заметнее всех, но не хватало ей того подчас неуловимого женского обаяния, что делает прекрасными очень простые, незаметные лица.

Нюра не ошибалась: таких девушек здесь было много, но если бы спросить Пояркова, кто из них самая лучшая… Впрочем, и так все ясно…

Рыжая кошка потерлась об ногу. Серафим Михайлович сделал маленький бутерброд.

— Иди, рыжая! — бросил ей и виновато улыбнулся. — Обожаю всякую тварь.

— Все хорошие люди любят животных.

— Вероятно. Но в меру, не забывая людей.

Зря Нюра сказала о хороших людях. Он мог бы принять это на свой счет, вроде комплимента. А она ничем не должна показывать, что Серафим Михайлович нравится ей, лучше подчеркивать равнодушие. Так будет спокойнее.