Последний порог

— На это я не могу ответить, хотя ты мыслишь правильно. Однако если ты вспомнишь о нашем разговоре, — продолжал Бернат, — то убедишься в том, что события подтверждают мою правоту.

Между тем Андреа принесла кофе на подносе и поставила на середину стола.

— Прошу вас, господа, — предложила она и села сама. — Не знаю только, достаточно ли крепкий получился. В прошлый раз ты принес великолепный кофе.

Бернат медленно помешивал в своей чашечке.

— Я рад, что хоть этот удалось достать.

— Выходит, сейчас и в Турции уже нельзя достать кофе? — спросила девушка.

— Можно, только у меня было слишком мало времени.

Чаба уже выключился из общего разговора, он все еще раздумывал над тем, что ему сообщил Бернат, который, будучи в Анкаре, узнал о сосредоточении немецких войск на границе Венгрии. Жаль только, что Бернат все равно не скажет ему о том, от кого он получил такие сведения. Он уже несколько раз задавал старику подобные вопросы, но тот хитро уходил от прямого ответа. Но события действительно подтверждали его правоту.

Неожиданно вспомнилось случившееся в феврале тридцать восьмого года...

Чаба жил тогда в квартире Берната, куда он перебрался от дядюшки Вальтера после исчезновения Милана, поскольку не хотел, чтобы у дяди были из-за него неприятности. Он готовился к экзаменам и все время сидел над учебниками. Берната же почти постоянно не было дома: он разъезжал по различным приемам, пресс-конференциям, много писал, и лишь изредка выдавался случай, когда они могли хоть немного поговорить.

Однажды вечером — это он хорошо помнит и по сей день — Бернат сам зашел к нему в комнату. На дворе бушевала зимняя вьюга. Они же уселись в хорошо натопленной гостиной и разговорились о том, что события в мире начали развиваться очень быстро и что этот, так сказать, скоростной темп задает руководство империи. С горечью он пожаловался на то, что все больше и больше товарищей добровольно записываются в легионы, отправляющиеся в Испанию.

— Знаешь, Геза, мне кажется, что немцы никогда не смогут свергнуть гитлеровский режим. Дело в том, что те из моих коллег, кто еще год назад был нормальным, теперь стали фашистами. Гитлер их всех просто-напросто околдовал.

— Нисколько не удивляюсь, — заметил Бернат. — У них прекрасно поставлена пропаганда. Это мое личное, так сказать, мнение, старина, хотя в душу их Гитлер заглянуть не может.

Чаба положил учебник на колени и сказал:

— В душу, как таковую, я не верю. Что это такое — в душе сопротивляться, а на деле честно работать на Гитлера? Плевать я хочу на такое сопротивление. Или посмотри на их праздники. — Он ехидно ухмыльнулся: — Немцы — с тем же чувством сопротивления в душе — с большим воодушевлением принимают в них самое активное участие. И еще какое! Они прямо-таки впадают в экстаз. Вся немецкая нация, дядюшка Геза, полностью прогнила. Мне с немцем сейчас даже разговаривать не хочется. Ведь не знаешь, с кем имеешь дело, и далеко не уверен в том, что он на тебя тут же не донесет. Эккер, возможно, единственный человек, с которым иногда полезно обменяться мнениями.

— А как он сейчас поживает? — спросил Бернат и отошел к окну.

— Жив-здоров, с нужной энергией читает лекции.

Бернат опустил жалюзи на окне.

— По-твоему, Эккер не фашист? — Бернат вернулся на место и сел.

Чаба закрыл учебник и, пожав плечами, заговорил, растягивая слова:

— Видите ли... Я думаю, он только играет под них. Правда, я не исключаю, что и он нацист, но тогда иной, непохожий на других. Он не ослеплен режимом, способен критически воспринимать события, с ним можно разговаривать. Хотя, откровенно говоря, я и с ним-то не так часто общаюсь: меня просто не интересует политика. — Чаба закурил сигарету и несколько раз затянулся. — Сейчас, когда я остался один, я о многом передумал. — Бернат тем временем набил свою трубку и, раскурив ее, внимательно слушал Чабу. — Думал-думал и пришел к выводу, что нет смысла заниматься политикой. Вот возьмем хотя бы Германию. Весь мир только и делает, что кричит об угрозе фашизма, поносит его, но ничего не предпринимает в целях его свержения. Какая глупость, что Милан загубил свою жизнь! Если бы он был жив... А зачем? Милан — венгр, и какое ему дело до Германии?! А мне какое дело до нее? Да никакого. Если восемьдесят миллионов немцев — или сколько их там на свете? — устраивает режим Гитлера, я только принимаю это во внимание, и все. — Сбив пепел с сигареты, он полистал книгу и продолжал: — Знаешь, чем я займусь после защиты диплома? Завербуюсь врачом в одну из стран Африки. Эндре рассказывал мне, что каждая миссия имеет в колониях свои больницы. Андреа я заберу с собой.

— И почему же ты решил поехать именно в Африку, старина? — Бернат нахмурился.

— А тебе известно, на сколько человек в колонии приходится один врач?

Бернат вынул изо рта трубку и спросил: