Последний порог

Бернат отломил кусочек хлеба и, намазав его маслом, отправил в рот. Отпил из чашечки небольшой глоток кофе. Он, казалось, не ел, а священнодействовал. Боли у него несколько поутихли, а настроение улучшилось.

— Несколько месяцев... — повторил он. Солнечный свет падал ему на лицо, отчего седые волосы блестели. — Но до тех пор... Война еще только по-настоящему коснулась нас, и самое трудное еще впереди.

— Будущее покажет, кому повезет, а кому — нет. — Андреа допила кофе и поставила чашечку на стол. — Я не верю в приметы, — продолжала она, — но чувствую, что мы с тобой переживем ее. Было бы страшной несправедливостью, если бы нас разбомбили.

Бернат кивнул и встал.

— Несправедливость... Но опасны не только бомбардировщики... — Проговорив это, он направился в свой кабинет.

Андреа встала и пошла за отцом.

Оба сели возле маленького столика, закурили.

— Ты что-то хочешь сказать? — спросила дочь. Бернат откинулся на спинку, положил ногу на ногу.

Вопрос Андреа он пропустил мимо ушей.

— Я уже давно хотел поговорить с тобой, — сказал он. — О многом поговорить. Живем в одной квартире, а видимся от случая к случаю по нескольку минут. — Он посмотрел на часы: — В каком часу ты должна быть на работе?

— К двум. Но я еще намеревалась сходить в бассейн. А в чем, собственно, дело? — Ей не нравилось ни настроение отца, ни то, как он говорил: устало, с трудом. Сегодня он не шутил, как обычно, даже не поцеловал ее в лоб. «Наверное, ночная бомбардировка так повлияла на него, — подумала она, вспомнив, что утром он даже не просматривал газет, не делал обычных замечаний. — Мне следовало бы обращать на него побольше внимания. Он такой одинокий».

Словно угадав мысли Андреа, Бернат сказал:

— Ночью я сильно перепугался. Был даже момент, когда мне казалось, что мы с тобой больше не увидимся. — Он сжал лоб ладонями. В прищуренных глазах застыла боль. — Хотел бы я верить твоим предчувствиям, но нам нужно быть готовыми ко всему. Страна четвертый месяц находится под пятой нацистов, а это значит, что здесь хозяйничает не только вермахт, но и гестапо.

В этот момент из спальни донесся голос Ковачне, которая напевала что-то печальное. Андреа встала и поплотнее прикрыла дверь.

— Я никогда не спрашивал тебя, — медленно выговаривая слова, начал Бернат, — принимаешь ли ты участие в какой-нибудь антифашистской организации. Если принимаешь, ты мне все равно не скажешь. Ты и теперь можешь не отвечать на мой вопрос, но у меня есть кое-какие подозрения. Моя обязанность — предупредить тебя. Гестапо — это не наша политическая полиция. Вполне возможно, что оно располагает самой разветвленной в мире сетью агентов. Для тебя, видимо, не новость, что агенты гестапо имеются даже среди членов венгерского правительства. Однако для тебя лично опасность представляют отнюдь не министры. И для твоих друзей тоже. — Голос Берната стал таким, как будто он уже твердо знал, что друзья его дочери являются членами какой-то подпольной организации. — О гестапо нам известно очень мало, и очень мало кто знает о том, что помимо агентов оно располагает большим количеством технических средств сбора информации.

Андреа слегка улыбнулась:

— Благодарю тебя за предупреждение, папа. — Хитро улыбнувшись, она добавила: — И от имени моих друзей тоже. Но ведь и у меня возникли кое-какие подозрения.

— В отношении меня?

Андреа кивнула.

— Ну, например, источники твоей информации.

— Журналистика — моя профессия, — ответил Бернат. — Ею я занимаюсь уже сорок лет.

— Я тебя понимаю. — Андреа протянула руку: — Мы договорились, что будем взаимно оберегать друг друга. Идет?

— Я бы хотел, чтобы ты еще немножко задержалась.

— Боже мой, какой же ты сегодня галантный! Папа, что с тобой?

— Пока ничего, но с человеком всегда что-нибудь случается, когда он этого не ждет. — Андреа выглянула в окно, не желая, чтобы отец заметил по ее лицу, что она его жалеет. — Я расскажу тебе о том, что произошло второго декабря девятнадцатого года... — Голос Берната дрогнул, а глаза слегка затуманились. Трубка, которую он держал в руке, слегка задрожала. Чиркнув спичкой, он прикурил.

— Расскажи, я тебя внимательно слушаю.

— Декабрь в тот год выдался на удивление холодным. Твоя мать заболела двусторонним воспалением легких. Нужно было топить печку, а в городе невозможно было достать топлива. У меня не было другого выхода, и я поломал на дрова стулья. Еще не был отменен комендантский час, а спецотряды организовывали облавы на членов директории и вообще на коммунистов. В то время я был разъездным корреспондентом телеграфного агентства. Мне повезло — публикуемые заметки шли тогда без подписи, а лишь с пометкой «Наш выездной корреспондент сообщает», а то и вообще безо всякой пометки. Короче говоря, мое имя осталось в тени и меня никто не беспокоил, а о том, какие кровавые расправы устраивали, ты, видимо, не раз слышала, и я не буду повторяться.

Солнце теперь светило прямо в комнату, отчего сразу стало жарко, и Андреа опустила жалюзи.