Последний поворот на Бруклин

Женщины сходили в магазин, отнесли пиво домой и вернулись на свою скамейку. Вышла из дома миссис Олсон, которую два года назад, после смерти ее мужа, хватил удар, и пока она ковыляла мимо, женщины смотрели на нее и смеялись. При ходьбе она слегка наклонялась вперед и подволакивала правую ногу. Правая рука, согнутая в локте и прижатая к груди, у нее не опускалась, а скрюченная кисть руки непрерывно подергивалась. Женщины любили наблюдать за ней, им было интересно, соскребает ли она правой ногой с земли жевательную резинку и собачье дерьмо. Ей бы башмаки со стальными мысками. Наверное, она сделалась такой из-за того, что муженьку дрочила. Смех. Небось он от этого и загнулся. Одна из женщин подняла голову, посмотрела на окно на четвертом этаже, потом окликнула остальных и показала на маленького ребенка, который на коленях выполз из окошка на карниз. Женщины посмотрели на младенца, а тот уже ползал по оконному карнизу и наружному подоконнику. Небось, птицей себя вообразил. Эй, ты чего, полетать собрался? Смех. Подняли головы другие люди, кто-то завизжал, а кто-то крикнул: вернись назад, о господи боже мой! Ада закрыла лицо руками. Женщины по-прежнему смеялись и гадали, когда ребенок упадет. Люди в отчаянии бегали кругами под окном; некоторые бегом поднялись по лестнице и принялись барабанить в дверь, но никто не отозвался. Они постучали еще раз и прислушались, стараясь уловить хоть какой-нибудь звук за дверью, что-то услышали – какие-то приглушенные голоса, но ответа всё не было. Они бегом спустились обратно вниз, и люди стали их расспрашивать: есть кто-нибудь дома? вы уверены, что там никого нет? Что-то было слышно… может быть, дети… не знаю… что тут поделаешь… О господи… Он ползает… не могу смотреть… вызовите копов… Люди продолжали носиться кругами, некоторые побежали на улицу искать полицейскую машину; кто-то уже позвонил в жилищную контору, и женщины перестали смеяться, потому как вокруг собралось слишком много народу, но по-прежнему с волнением смотрели, дожидаясь, когда маленькое тельце медленно соскользнет с края карниза и полетит вниз, вниз… потом шлепнется на землю или в живую изгородь; Ада при каждом вопле, раздававшемся из толпы, бросала быстрый взгляд на окно и тут же закрывала глаза руками; а малыш качался взад-вперед на карнизе, и казалось, что он уже падает, и двое мужчин прибежали под окно, чтобы попытаться его поймать, а другие люди тянули руки кверху (женщины все еще надеялись на более увлекательное зрелище) и кричали: вернись назад!.. О господи… назад! – А малыш, наклонившись еще немного вперед, смотрел, казалось, сверху на толпу, и в толпе раздались истерические вопли, и малыш откинулся назад, и все дружно вздохнули, и кто-то крикнул копов: когда они нужны, их не дозовешься… Ах, что же они медлят; и кто-то снова бегом поднялся наверх и принялся колотить в дверь – по-прежнему никакого ответа; а кто-то предложил спустить из верхнего окна веревку, чтобы кто-нибудь по ней спустился; потом прибежали двое полицейских из жилищного управления, крикнули двоим мужчинам, чтобы те оставались под окном, бегом поднялись по лестнице, открыли дверь запасным ключом, бросились мимо троих детей, сгрудившихся у двери, в ту комнату, где на оконном карнизе стоял на коленях малыш и остановились в двух шагах от окна, потом осторожно, тихонько, на цыпочках преодолели последние несколько футов, стараясь не привлекать внимания малыша из страха, что он обернется и упадет, и затаили дыхание, когда один медленно протянул руки за окно, схватил малыша за ручонки и быстро втащил его в комнату… с минуту подержал его в объятиях… закрыл окно (толпа всё глазела (женщины были недовольны тем, что всё кончилось, а ребенок так и не упал), потом, когда окно закрылось, все постепенно опустили головы и разошлись). Потом полицейские отнесли малыша в гостиную, сели и, сняв фуражки, вытерли пот со лбов. Господи, он же был на волосок от гибели! – начиная дрожать всем телом. Второй кивнул. Малыш заплакал, тогда они опустили его на пол, и он подполз к братьям и сестре. Дети испуганно уставились на копов, а полицейские улыбнулись им и спросили, где их мама. Те продолжали молча глазеть на копов. Потом один неуверенно доковылял до них и спросил, правда ли, что они полицейские, а они сказали, да, мол, правда, и мальчик засмеялся. Они спросили у него, где мама, и он сказал, что ее нет дома. А папа где? Малыш засмеялся, сказал, что мамуля говорит, он пьяный, и захлопал в ладоши, смеясь, а его сестренка поспешно добавила, что ее папа скоро устроится на работу, будет плавать на кораблях, приносить домой много еды и еще телевизор купит. Остальные двое мальчиков молчали, продолжая глазеть на полицейских. Наверное, лучше забрать их в контору и позвонить в отдел соцобеспечения, да, Джим? Наверно. Посмотрю-ка я, найдется ли что-нибудь на них надеть. Он спросил у детей, где их одежда, и они показали ему, ни слова не говоря – и продолжая молчать, пока их одевали. Когда они собрались уходить, самый старший, мальчик лет пяти, попросил их ничего не говорить мамуле. Мамуля не велела никого пускать, и если узнает, что кто-то приходил, она нас побьет. Копы успокоили детей, оставили записку, сообщив в ней, где будут находиться дети, и ушли.