Последний Рюрикович

«Стареем, — взяв себя в руки, усмехнулся Борис Федорович. — Да нет, скорее думы тяжки зело, вот и… — Он опять вздохнул. — А все же двадцать годков назад я не таким был. И сам млад, и душа чиста. А помыслы какие светлые в груди теснились?! Все прахом пошло. Едва лишь с годик пробыл при Иоанновом дворе, как все улетели разом, в пыль обернулись. Да и как иначе. Коли взялся с волками жить…

Одно сохранить сумел: руки чистые. Нет на них крови невинно убиенных, не стал я катом, не наушничал супротив врагов, кои еще тогда на меня брызгали ядовитой слюной. Как знать, могло и так случиться, что нежданно-негаданно на плаху угодил бы, да тесть великий, до последнего дня в чести у царя бывший, в обиду не дал. Силен был Малюта. Ох, силен… Да и кровожаден настолько же. Под стать царю-батюшке. Родственные у них души. Всю Русь кровушкой залили. Потому и урожайные сейчас годы. Видать, зело удобрили землицу-матушку. А чего добились? Ливонию не взяли, от хана крымского доселе превеликими дарами откупаемся…»

Тут Годунов вспомнил врезавшийся ему в память день, когда вконец обезумевший Иоанн поднял руку на сына. Никогда такого не было среди христианских народов. Даже когда родня становилась опасной и брат умышлял на брата, самые жестокие из них не могли учинить такого. В худшем случае подсылали палача, и тот вершил свое черное дело. И опять же, чтоб не дядя на племянника, не жена на мужа, не брат на брата, а отец на сына — такого не было.

Хотя… Может быть, оно и к лучшему. Ведь знал Борис, что наследник престола недолюбливал его, Годунова. Причем в первую голову эта нелюбовь была вызвана именно теми чертами характера, изменить в себе которые Борис Федорович не мог, да и не хотел. К чему? Умение мягко навязывать свое мнение, свой взгляд, заставить царя отказаться от опрометчивых ошибочных решений, принятых второпях, — из-за этого-то Иоанн и держал Бориса Федоровича при себе, по сути дела, в тайных советниках. За рассудительность, не по годам проявляемую этим почти отроком, за хладнокровие, за умение мгновенно просчитать все «за» и «против», взвесить и очень тонко поведать все царю, да так, чтобы тот сам решил отступиться от повелений, кои отдал в горячности.

А наследник был еще более необуздан. Дело царское требует немалой тонкости — чай, за державу решаешь, подобает надуманное сто раз взвесить, а у него все от сердца шло. Схочет — милует, схочет — казни лютой предаст. Такие потешки неразумному младеню дозволены, а не будущему властителю.

А ринулся боярин на посох, зная твердо, как «Отче наш», — останься он стоять в сторонке, пока царь буйствует, быть беде и для него. Сколь потом ни майся, ни сокрушайся о смерти сына царского, Иоанн не простит невмешательства, не забудет, как не восхотел боярин Борис Годунов остановить обезумевшего государя, защитить, хотя б ценой своей жизни, от непоправимой ошибки.

Но даже не это главное. О смерти Иоанна-наследника он в тот миг даже и не мечтал. Это потом, когда все лекари столпились подле умирающего, Годунов все церкви московские объездил, дабы, как он сказал, бога молить за здравие государева сына. На самом деле в тайной надежде, которая потом так счастливо сбылась, он свечки не за здравие царевича — за упокой ставил, чая хоть этим приблизить его смерть. Ну хоть совсем немного, чуточку.

В свое оправдание он мог бы сказать, что думал при этом не столько о себе, сколько о другом. Искренне, от души возносил он к богу свою сокровенную молитву без слов (дабы ни одна живая душа не услышала), беззвучно, одними губами шепча: «Прими его к себе, господи. Прими, ибо не снесет земля и весь народ русский второго такого государя. Во имя тысяч, кои уже невинно убиенны одним, защити тысячи, кои будут невинно убиенны другим. Испытания твои, господи, тяжки и заслужены грехами людскими, но не доводи до крайностей, посылая их без передыху, ибо не в человеческих силах будет грядущее выдержать. Не губи детушек малых, кои сиротами остались, на глад и мор без того уже обреченных, ибо полегли их родители во сыру землицу. Чада-то ни в чем пред тобой не повинны. А коли не примешь, то сгинет, прахом пойдет русская земля и сама православная вера грядет в небытие, ибо ополчится, перекрестится, перевернется ляхами али погаными татарами, кои токмо и будут, как черное воронье, кружить над разоренной Русью».

И услыхал господь молитву, забрал к себе сына, во всем достойного своего отца, но так и не успевшего, в отличие от него, учинить великое зло, сидючи на царстве и не ведая, как надобно царствовать.