Последний самурай

Ну, нет, неправда, это моей сестре, она сдает экзамены повышенного, и там всегда просят сравнить пьесу с фильмом, а она никогда не видела фильм. У нас папа безработный, она вкалывает на полставки, у нее вечно времени нет, а экзамен завтра, и, если она плохо сдаст, ей не хватит балла на университет, потому что у нее лучше всего английский, а с французским и социологией она уже опоздала. Согласно последнему опросу «Индепендент», все больше работодателей хотят сотрудников с университетским дипломом.

Она сказала

В третий раз тебе повезет

Я сказал

Ну, вообще-то, это для моих младших братьев. Они сиамские близнецы, с рождения неразделимы, всегда всё делали вместе. Один что-то сделал, и другому тоже надо, но, к сожалению, у них так расположены головы, что они не могут одновременно смотреть в телевизор. Мы пытались зеркало ставить, но тот, кто перед зеркалом, вечно жаловался. Пособия по инвалидности от щедрого правительства хватило на лишний телевизор и видак, на одну-единственную кассету с «Аладдином» и полотенце. Однажды по Би-би-си показывали «Как важно быть серьезным», классическую экранизацию с Редгрейвом и Денисоном[147]; оба близнеца завороженно смотрели. Увы, у матери не было двух пустых видеокассет — предвидя конфликты, она вообще не стала записывать! Не помогло — раз увидев, они захотели посмотреть снова, а когда два сиамских близнеца в ярости вопят, их нелегко игнорировать. В отчаянии мать ринулась в наш местный «Блокбастер», но там нашлась всего одна кассета. Не страшись, сказал я, я поеду в Ноттинг-Хилл и добуду вторую; у них и так, видит Бог, мало удовольствий, и мать согласилась, будучи уверена, что «Блокбастер» нас не подведет.

Она сказала

Что ж ты сразу не сказал

Я сказал

Так вы сразу и не спрашивали

И помчался назад со скоростью миля в пять минут.

Я снова приблизился к двери и постучал. Он открыл тотчас.

Он сказал

Прости, надо было денег тебе дать.

Я сказал, что это ничего. Он в целом как-то просветлел. Отвел меня по коридору в дальнюю комнату, где у них стоял телевизор с видаком. Насыпал чипсов в плошку, а в другую плошку арахиса.

Я включил телик и видак, поставил кино. Сначала была какая-то реклама «Коллекции классики», а потом начался фильм.

Он сидел в кресле и очень серьезно смотрел в экран. Засмеялся, когда леди Брэкнелл сказала Когда придет время, я или твой отец, если только здоровье ему позволит, сообщим тебе о твоей помолвке[148], и засмеялся еще в нескольких местах. Через некоторое время я про него забыл.

Через некоторое время я посмотрел, нравится ли ему кино.

Он отвернулся. У него были мокрые щеки.

Он сказал

Ничего не получится.

Я выключил кассету и нажал перемотку.

Он сказал

Ничего не получится, а у меня мало времени. Они уехали всего на несколько дней. Но попробовать стоило.

Он сказал

Все равно это отчасти помогло. Мне надо написать письма. Я думал, не смогу, потому что важно ведь сказать, что я их люблю, а мне трудно это сказать, потому что с возвращения что-то чувствовал только к собаке. Я им, конечно, говорил, но что-то мне мешает соврать в последних словах. Пожалуй, я переживу, если совру в предпоследних. А тебе правда не повредит.

Он сказал

Это, наверное, затянется. Можешь уйти или остаться, как хочешь.

Я сказал, что лучше останусь, если это ничего.

Я пошел за ним наверх к его столу. Он сел, достал несколько листков и написал Милая Мари.

Я сел в кресло. Достал Фукидида и стал читать про междоусобицу на Керкире.

Миновала пара часов. Я встал и подошел к столу; он смотрел на лист, где написал слова Милая Мари.

Он сказал

Так случайно вышло. Я долго пробыл в Бейруте, но там многие торчали подолгу. Иногда кажется, что взорвешься, глядя на убивает, но дел полно. Столько времени тратишь, чтобы найти транспорт куда-нибудь, где услышишь, как что-то происходит, или чтобы выйти на кого-то, или чтобы в общем ты все время занят, и все равно пробивает, но потом можно всем собраться, напиться и поговорить. А когда меня взяли, заняться было вообще нечем, только думать. Лежишь на полу, думаешь, сделает ли Клинтон то, а ООН се, ничто тебя не отвлекает, не надо же переговорить с этим вот человеком про джип. Глупо. Если б я перед отъездом пошел и напился с друзьями может все бы не или было бы хотя бы но хотя бы не было бы в общем, остальные привыкают, насколько можно привыкнуть, и я бы тоже, может, привык.

Он сказал

лишен привычки простым поворотом судьбы[149]. Непонятно, что писать.

Он сказал

Это снисходительно — говорить то, что, по-твоему, человек хотел бы, чтоб ты мог сказать? Или точнее

Он сказал

Знаешь, чего я ужасно хочу?

Я сказал

Кроме очевидного

Он сказал

А ты нахал — ой, прости.

Я сказал

Что?

Потом я сказал А. Я сказал Нормально. Чего вы ужасно хотите?

Он сказал:

Рыбы с картошкой. Хочешь рыбы с картошкой? Может, сходим, перехватим рыбы с картошкой, а я закончу, когда вернемся.

Я подумал, может, это добрый знак, может, это предлог все оттянуть, может, он поймет, что ищет предлоги и на самом деле не хочет.