Последний самурай

Я опять встал и быстро зашагал по галерее, мимо Фрагонаров, мимо Караваджо, мимо целого зала Рембрандтов и зала последователей Рембрандта, ища какой-нибудь скучный зальчик, куда никто никогда не ходит, где удастся от него спрятаться. Может, здесь? «Натюрморт с рогом Гильдии стрельцов Святого Себастьяна, омаром и бокалами», не говоря уж о полуочищенном лимоне, но рядом висела «Тщета» Яна Янса Трека — череп, песочные часы, шелковый шарф, рисунок + другие сувениры, каковые, согласно табличке, призваны были напомнить зрителю об абсурдности человеческих амбиций. Вот такие штуки мой отец склонен комментировать в моменты обострения философичности, предпочтительно на фоне разрушенного храма или кенотафа, а в следующем зале что? Большое полотно Кёйпа «Вид на Дордрехт издали, с молочницей и четырьмя коровами» и его маленькое полотно «Вид на Дордрехт издали, со спящей пастушкой и пятью коровами» — вот здесь меня не станет искать никто.

Я заставил себя дочитать главу. Каждый абзац пришлось читать по восемь раз, но в конце концов я добрался до финала. Пять или шесть раз перечитал теорему Кутты — Жуковского. Думал прочесть еще главу, но он все твердил Спасибо + я принялся листать книжку, читал то одну страницу, то другую, искал каких-нибудь увлекательных чудес, чтобы не слышать его больше. Волны Маха — Несжимаемые потоки — Нестабильность Толмина — Шлихтинга — Полет мелких насекомых — Управление и маневрирование в полете птиц…

«Из наблюдений за полетом канюков я сделал вывод, что они, будучи отчасти перевернуты порывом ветра, восстанавливают поперечный баланс кручением кончиков крыльев…» Это отрывок из первого письма Уилбура Райта Октаву Шанюту от 13 мая 1900 года. В нем описывается важнейшее наблюдение, которое позволило братьям Райт изобрести элерон[99] и тем самым добиться поперечного управления, что, в свою очередь, привело к первому полету человека.

Я так понимаю, ты читал мою книгу, сказал отец. Я искренне это говорю я не просто языком болтаю, сказал отец. Мне очень важно, сказал отец. По большому-то счету дело не только в том, сколько народу их купило, сказал отец. У меня самого дети, сказал отец. «Улица Сезам» — это примерно их уровень, сказал отец Я так понимаю, ты читал мою книгу, сказал отец Я так понимаю, ты читал мою книгу.

Не было пользы сидеть, и я ушел. Над центральной лестницей висела работа лорда Лейтона «Чимабуэ на праздновании Мадонны»; я годами смотрел на нее, уходя из галереи, и недоумевал, что с ней не так.

Дома Сибилла смотрела «Семь самураев». Врял ли начала давно; крестьяне только что вышли из деревни. Зверский на вид самурай шагал по улице большого города; какая наглость — попросить человека драться в награду за трехразовое питание.

Я сел к ней на диван. Возразить нечего, сказал отец.

Камбэй с поклоном протягивал монаху бритву. Он сел у реки и полил воды на голову; монах принялся сбривать ему волосы.

Возразить нечего, сказал мой отец.

Камбэй надел то, что принес монах. С каменным лицом перехватил взгляд неподвижного Мифунэ. Пожалуй, тебе придется чуток подождать, сказал отец.

Камбэй взял два рисовых колобка и зашагал к сараю. Внутри завопил вор. Я просто монах, сказал Камбэй. Я тебя не трону. Я не зайду. Я принес еды ребенку. Спасибо, сказал отец. Я серьезно. Мне давно не говорили ничего приятнее.

Я встал и закружил по комнате, ища, чем бы себя занять на час или хоть на десять минут, чтоб не слышать его голос. Взял книжку про дзюдо, но прочел две строки и увидел его лицо, стал читать Ибн Хальдуна, а он сказал Я так понимаю, ты читал мои книги.

Ты его уже нашел? спросила Сибилла. Таково ее понятие о такте — выволочь все на свет, чтоб я не терзался, знает ли она + стоит ли ей сказать.

Нашел, сказал я. Не понимаю, что ты в нем нашла.

У меня данных не больше твоего, сказала Сиб, тактично давая понять, что достоверно знает: я ее бумаги прочел.

Я ему не сказал, сказал я.

Selbstverst"andlich[100]

, сказала Сибилла. Я так и не смогла. Все думала, что надо, но просто-напросто не могла. Читала что-нибудь его, думала, может, он изменился, и он изменился, но как играют взрослость в актерской школе Тайрона Пауэра: губы сжаты, лоб нахмурен, человек думает тяжкую думу. Проснулся безусым юнцом, заснул повзрослевшим мужчиной. Прости, что говорю гадости о твоем доноре спермы. Я лучше не буду.

Все в порядке, сказал я.

Нет, не в порядке, сказала Сиб. Она выключила кассету. Возмутительно прерываться на середине, сказала она, но Куросава не узнает.

Это не важно, сказал я.

Ладно, сказала Сиб. Только помни, что ты прекрасен, каков ни есть твой отец. Может, другим людям разумный отец нужнее.