Последний сейм Речи Посполитой

Епископ же Коссаковский в уклончивой речи убеждал, что этот «альянс» будет только способствовать счастью измученной родины и благополучию ее граждан. Из уст ораторов, казалось, струился мед, пламенная забота о всеобщем счастье, высокие принципы долга и добродетели звучали в их речах, — и скамьи большинства оглашались аплодисментами в знак глубокого удовлетворения. Оппозиция, однако, осталась непоколебимой, и Микорский кричал:

— Я предпочитаю лечь костьми на трупе отчизны, чем жить позорным выродком. Пусть те, кто привык, — он бросил грозный взгляд на подкупленных Сиверсом депутатов, — разменивать честь и славу на личную корысть, извлекают барыши из своего отвратительного промысла. Я предпочитаю честно умереть и протестую против трактата.

Кимбар же добавил язвительно:

— К чему вам трактаты, ратификация? Всего этого совершенно не нужно. Достаточно вам спросить у русского посла, что он прикажет! Насилием началось — насилием и кончится...

Пока эта перебранка оглашала воздух палаты, большинство сформулировало свое предложение и внесло его председателю, который с большой готовностью зачитал его сейму.

«Может ли быть поставлен на голосование проект ратификации трактата с Россией или нет?»

Новый ураган потряс сейм... Оппозиционеры изо всех сил возражали против предложения, один за другим требуя слова, и каждый от всего сердца и разума заклинал и умолял ослепленных сжалиться над отчизной. Каждый старался изобразить перед ними ее раны и слезно молил сжалиться над беспомощно умирающей в позоре. Каждый плакал горькими слезами над родиной, отданной на растерзание алчному насильнику-соседу. Не проснулись, однако, сердца и совесть, окаменевшие в подлости и низком страхе; предложение было принято огромным большинством голосов.

Немедленно вслед за этим был объявлен перерыв, так как все были страшно утомлены и взволнованы.

Заремба вышел в вестибюль, точно снятый с креста, так он был бледен и измучен.

— Они все утвердят, — шепнул он Жуковскому, сидевшему на прежнем месте.

— Пока не угасла жизнь, до тех пор есть надежда! — ответил тот громко, так что кое-кто из стоявших у стола с закусками обернулся с любопытством.

После перерыва Заремба уже не спешил в зал заседаний, а остался в вестибюле. Многие с таким же трепетом в душе ожидали результатов голосования. Всех волновала одна и та же тревога, и в угрюмом молчании все прислушивались к голосам, доносившимся из зала.

А там опять бушевала жестокая буря, так как оппозиция напрягала все силы, чтобы не допустить до голосования и затянуть заседание, в надежде, что король должен будет его отложить. Ораторы из оппозиции выступили с негодующими речами, и слова их, как удары топора, как пощечины, падали на продажное большинство, вызывая бурные протесты и долгие реплики.

По временам, когда закрывались двери, ведущие в зал заседаний, в вестибюле воцарялось глухое безмолвие, нарушаемое лишь доносившимся со двора мерным ритмом шагов часовых и завываниями ветра, словно взвывающего протяжным стоном миллионов продаваемых, их отчаянным рыданием и жалобным зовом о помощи.

— Чертова свадьба, что ли! — выругался Качановский, вскакивая, не притронувшись к полной кружке, когда порыв ветра ударил с новой силой, от которой задрожали стены и кое-где погасли огни. Выглянул на крыльцо. Ночь была знойная, душная; по усеянному звездами небу проносились белесые клочья туч, из канав вокруг замка доносилось кваканье засыпающих лягушек, в воздухе пахло липами, на гренадерских бивуаках курчавились огненными кудрями костры.

Как медленно и тяжко тянулись часы ожидания, какой волнующий трепет охватывал сердце при каждом бое часов! Когда же наступила полночь, возвещенная рожками замковой стражи, казалось, будто рой адских призраков заполнил фойе, будто бьют последние минуты жизни. Суеверный страх охватил многих; некоторые усердно крестились, кто-то шепотом горячо молился за погибшую в этот час родину, некоторые вскочили с мест...

Заседание, однако, продолжалось, и продолжалась безнадежная борьба кучки людей, которая, как экипаж утопающего корабля, все еще сопротивлялась бурному приступу волн, стихии и тьмы. Они шли ко дну, смерть развевала уже над ними свой победный стяг, голоса их тонули в реве стихий, уже тщетно было их мужество, невозможно было спасение, — но они продолжали еще бороться.