Последний сейм Речи Посполитой

Басы гудели тревожным ропотом озабоченных старцев, на фоне их ропота сверкали скрипки, как девичьи очи, слезой залитые в минуту разлуки; альты рыдали отрывистым, перерываемым болью рыданьем; плакался клавесин и что-то долго шептал, что-то или кого-то звал с глубокой и нежной тоской; захлебывались флетроверсы, словно в страстных лобзаньях печальных прощаний... Вдруг трубы взгремели торжественным, возвышенным гимном, песнью борьбы и победы; взметнулся шум гордый крыльев орлиных, загудел гулкий топот, лязг тяжелых доспехов, далекое ржанье, голоса песни...

Гусары! Гусары!

Трепетом обдало души! Сотня сердец забилась, сотня рук легла на эфесы сабель.

Впереди — генерал Ходкевич, конь чубарый под ним, весь в мыле, лес крыльев шумящих, на ветру плещется знамя, сверкают наконечники пик, звенят кольчуги.

Гудом гудят, как буря, мчатся, как вихрь... Вот стали стеной... Неустрашимо глядят непреклонные, верные очи... Блестят эмблемы, фыркают кони; кто-то тихо вздыхает, несется ввысь пламенный шепот последних молитв...

Вдруг: «Бей, руби!» — прервал тишину оглушительный крик.

Заулюлюкал свирелей неистовый хор. Налетел ураган. Скрестились могучие пики, разлетелись обломками... Грудь встретилась с грудью, звякнули латы, бьют уж с размаху мечи, словно молоты, полыхают, как молнии, рубят, разят, точно громы небесные... Стоны... предсмертные хрипы...

Рявкнула медная жесть знойным рокотом битвы; брякают бубны, валторны гудят протяжно, как пушки, скрипки взвывают свистом тысячи сабель, свирели пронзают штыками отрывистых взвизгов, барабаны врываются в хаос сухой короткой дробью, точно треск самострелов...

Над всем оглушительный гул; все мечется в бешеной схватке, клубится, пьянея от крови, убийства, безумства... И только откуда-то бас с неизменным упорством рявкает злобно, не зная пощады:

— Бей, руби! Бей, руби! Бей, руби!

В первой паре танцевал Сиверс с пани Ожаровской.

Вдруг под самые своды ударила громкая песнь торжества, песнь победы! Зашумели столетние липы, гремят в воздухе «виваты», трясется старый помещичий дом, заревом окна горят. Кровь играет, руки жаждут ответной руки, сплетаются в жгучем объятии любовные взгляды, сердца пенятся радостью, словно кубки с вином, души рвутся вперед, страсть увлекает в безвестный простор...

Эй, как чудесно, как радостно жить! Э-эй!

В ладоши, любезные гости, бейте в ладоши!

Захлопали хором в ладоши, набок клонятся головы, со свистом шуршат в воздухе женские юбки, то тут, то там звонко притопнет бойкий каблук, трепыхнется рукав кунтуша, брякнет сабля в нарядных ножнах... Реверансы... Галантный поклон в ответ на поклон... На колени пред дамой... Крутой поворот — страстные взгляды, немые признанья, нежданные слезы — и полонез несется, извивается, блещет огненной лентой вкруг залы в море огней, красок, оглушительных звуков оркестра, который уже пошаливает, пререкается, затянет вдруг веселый припев, порезвится, поозорничает, брызнет смехом, порой оборвет цинично, порой повеет грустью и все усладней заколышет чарами упоения и забытья.

В первой паре танцевал Сиверс с пани Ожаровской.

— Ну, как веселишься? — спросил Воина, подсаживаясь к Зарембе.

— Как в театре! Вся Речь Посполитая танцует передо мною.

— Скорее вся польская сволочь с сановным покровителем во главе.

— Не вижу только Ожаровского.

— Герой гетман поехал в Петербург. Может быть, хлопотать там о более щедрой награде за сокращение армии. А может быть, только из дружбы к делегации, отправившейся из оторванных воеводств, чтобы выразить верноподданнические чувства царице.

— Их заставили это сделать...

— Не совсем. Но наши магнаты так любят царские прихожие!

— С кем танцует Пулаский? — спросил Север, глядя на танцующих.

— С генеральшей Дуниной. Ничего, может спокойно веселиться... Ее муж держит ведь под пушками Гродно и всех нас. Имеется здесь несколько таких же «военных» дам. Общество избранное.

— А пани подкоморша нашла себе прекрасного танцора.

— Граф Анквич. Первейший говорун в сейме и, пожалуй что, первейшая голова, но и первейший, бесспорно, в Польше взяточник. Полторы тысячи дукатов в месяц получает от царицы и большие виды на будущее. Тайный советник Сиверса! — шептал на ухо Зарембе Воина. — Это его голове, изобретательности и проискам обязаны мы семнадцатым июля. Можешь себе представить, что за персона!

— В самом деле, необыкновенная! — поддакнул Север, пожирая Анквича глазами.