Последний сейм Речи Посполитой

Действительно было очень хорошо. Неман сверкал внизу сизо-серебристой лентой и извивался среди высоких берегов. За ним, чуть-чуть справа, возвышались колокольни и стены францисканского монастыря, окруженные кольцом садов и серых низеньких домиков. Широкая лента песчаной дороги поднималась от Немана на холмы, обходила монастырь, извилисто тянулась среди посеревших полей, деревушек, прячущихся в кущах деревьев, и скрывалась в стене черневших на горизонте лесов. Ландшафт открывался необычайно широкий. Кое-где копошились люди, занятые уборкой хлебов, ползли тяжело нагруженные возы, золотились копны, и клубы пыли висели над дорогами.

Заремба внимательно оглядел весь ландшафт и вдруг резко повернул подзорную трубу на заросли, расположенные направо от монастыря, над самым краем крутого берега, где белели многочисленные палатки и грелись на солнце чугунные туши пушек.

— Шесть штук, — целая батарея на насыпи, и направлена прямо на замок. Наверно, двенадцатифутовки, — могут снести его до основания! За палатками земляные укрепления. И казацкие дозоры на берегу. Берег хорошо охраняется. Тут дела нешуточные! — размышлял он, пряча трубу. — Не время думать об амурах, — прошептал он строго, быстро направляясь к себе домой.

Квартировал он в монастырских постройках, отделенных от сада крепкой стеной, в доме, обращенном фасадом в переулок, ведущий к рынку. Занимал там две небольшие комнатки, разделенные сенцами и какой-то клетушкой с выходом во двор, в которой ютился Кацпер вместе с кухней.

Весь дом, длинный, какой-то неуклюжий, полный закоулков, представлял собой невзрачную развалину, прогнившую от сырости, с облупившейся штукатуркой, с выбитыми стеклами и крышей, как решето. Ему велено было там поселиться, так как дом был расположен в стороне и оттуда легче было попадать к Неману.

— Что, все еще спят? — спросил он Кацпера, открывшего ему дверь.

— Не было приказа, так я и не будил, — вытянулся Кацпер по-солдатски.

— На чем приехали?

— Почтовыми. На перекладных, прямо из Варшавы.

— Ну, так им надо отоспаться. А мне приодеться. А! — воскликнул он с благодарностью, увидав на кровати приготовленные уже белье и костюм. Туалетный ящик стоял открытый на столе у окна, и Кацпер принимался уже разводить мыло и править бритвы.

— Ну, что там у тебя слышно? — спросил Заремба, раздеваясь.

— Буланка охромела. Велел я ее сейчас же, вечером еще, перековать. Не помогло. На счастье, заглянул утром на конюшню какой-то монах-бернардинец. Велел ей бабки мазью обмазать. К завтрему, говорит, как рукой снимет.

— Осмотри-ка там брички. В зеленой что-то спицы постукивали. Не замечал ты?

— Колеса рассохлись. Мокнут уже в пруду.

— Ну, что там еще? — Заремба накинул на себя белый «пудермантель» и уселся перед бритвенным прибором.

— Мацюсь опять напился.

— Уже успел? С кем же это он постарался?

— Да под вечер тут вертелись какие-то, будто бы кого-то спрашивали, а морды их все обнюхивали по сторонам...

— Может быть, шпики какие-нибудь?

— Один сказывался барышником, одет ничего, прилично, — рассказывал Кацпер негромко, ловко мыля лицо командира, — второй смахивал на солдата. Я их вон погнал, а Мацюсь снюхался с ними, и вместе пошли в трактир за монастырем. Напился, как скотина.

— В другой раз получит пятьдесят горячих и отправится домой. Еще спьяна нагородит чего-нибудь ненужного.

— Не приходится бояться. Такой у него характер, что как охмелеет, так уж ни мру-мру; только и знает, что смеется, — успокаивал Кацпер, брея ловко, как цирюльник.

— Славный парень, жалко вот только, что так любит выпить.

Кацпер, справившись с лицом барина, накинул на Севера вишневого цвета халат, богато протканный золотом и подшитый желтой материей, убрал со стола и, подав утренний кофе, сам стал в стороне, глядя на барина верными, преданными глазами. Парень был рослый, красивый; зеленая артиллерийская куртка, только без нашивок, плотно обхватывала его мускулистую фигуру.

— Долго будем здесь сидеть? — спросил он нерешительно, придвигая кувшинчик со сливками.

— А куда это тебе не терпится?

— Давненько своих не видал! — вздохнул тот, пощипывая подстриженные усы.

— Соскучился, вижу, по экономской плетке.

— Кто меня посмеет обижать? Солдат я, крест у меня ведь от самого князя. — Он гордо выпрямился, сознание своего достоинства блеснуло в его серых глазах.

— Я писал уже отцу, чтоб отпустил тебя на волю: только с этим еще будет много хлопот.

— Это верно, старый пан любит делать наперекор, строгий! Я могу даже выкуп дать, — не пропил я того, что мне паны офицеры под Зеленцами надавали.

— Не подумай только рассказывать об этом отцу! Я уж сам постараюсь, чтоб ты был свободен.

Кацпер наклонился к его руке, но Заремба не позволил ему поцеловать ее.

— Не оставлю тебя ни в какой нужде, можешь быть спокоен.

— А позвольте спросить, пан поручик, не было ль чего в последнем письме из дому о моей матушке либо о панне Досе?

— Так я и знал! Го-го! Панны Доси тебе хочется! Высоко хватаешь!

Кацпер в большом смущении пробормотал что-то ни к селу ни к городу.