Последний шанс мистера Ливера

Он заснул над блокнотом, а проснувшись в два часа ночи, решил, что Дэвидсон уже умер. Однако он опять ошибся. Ему очень хотелось пить, и он остро почувствовал, как не хватает ему боя. Обычно после каждого перехода бой первым делом разжигал костер и кипятил чайник. К тому времени, когда он расставлял для мистера Ливера складной столик и стул, воду уже можно было пропускать через фильтр. Мистер Ливер нацедил из дэвидсоновского сифона с полчашки содовой; если бы он должен был заботиться лишь о своем здоровье, то просто спустился бы к ручью, но надо было думать об Эмили. Рядом с койкой стояла пишущая машинка, и у мистера Ливера мелькнула мысль, что, в сущности, он мог бы уже сейчас написать компании о своей неудаче; это, пожалуй, помогло бы ему отогнать сон; спать было как-то неуважительно по отношению к умирающему. Бумагу он нашел под кучкой писем; Дэвидсон напечатал их и подписал, но не успел заклеить конверты. Должно быть, болезнь застала его врасплох; мистер Ливер подумал, не он ли запихнул в яму труп негра; по-видимому, это был его бой, так как в лагере Дэвидсона ничего не указывало на присутствие слуги. С трудом удерживая на колене пишущую машинку, мистер Ливер напечатал вверху страницы: «Лагерь близ Гре».

Ему казалось несправедливым, что он забрался в такую даль, потратил столько денег, вконец подорвал свой старый, изношенный организм, — и все для того, чтобы неизбежное разорение настигло его здесь, в темной палатке, у постели умирающего, хотя с таким же успехом оно могло настичь его дома, рядом с Эмили, в гостиной с плюшевым гарнитуром. Мысль о том, что все молитвы, которые он твердил, стоя на коленях у койки, среди блох, крыс и тараканов, оказались напрасными, заставила его взбунтоваться.

Москит — первый услышанный им за все эти дни, — пронзительно звеня, кружился по палатке. Мистер Ливер бросился на него с диким остервенением; сейчас он и сам не узнал бы в себе чинного завсегдатая Ротарианского клуба. Он потерял все и обрел свободу. Мораль — это то, что позволяет человеку преуспевать и быть счастливым среди своих собратьев, но мистер Ливер не был преуспевающим и не был счастливым, а единственному его собрату в этой маленькой душной палатке было бы совершенно безразлично, если бы мистер Ливер нарушил принцип «Реклама должна быть правдивой» или позарился на имение ближнего своего.

Нельзя сохранить привычные понятия, убедившись, что они зависят от географических условий. «Величие смерти»... Нет в смерти никакого величия. Лимонно-желтая кожа и черная рвота — вот что такое смерть. «Честность — наилучшая политика»... Ему вдруг стало ясно, какая это фальшь. И человек, радостно склонившийся над пишущей машинкой, был уже анархист, и этот анархист не признавал ничего, кроме одной-единственной личной привязанности — своей любви к Эмили. Мистер Ливер начал печатать: «Изучив возможности, которые сулит применение новой дробилки системы Лукаса...»

«Я победил! — подумал он со свирепой радостью. — Это письмо будет последним известием, которое компания получит от Дэвидсона. В элегантно обставленной брюссельской конторе младший компаньон вскроет конверт. Он задумчиво постучит по вставным зубам роскошной самопишущей ручкой и пойдет докладывать мосье Гольцу: «Принимая во внимание все эти факторы, я рекомендую приобрести...» Они протелеграфируют Лукасу. А что касается Дэвидсона, то впоследствии выяснится, что этот агент компании, пользовавшийся особым ее доверием, умер от желтой лихорадки, причем дату его смерти так и не удастся установить. Сюда направят нового агента, а дробилка...» На чистом листке мистер Ливер тщательно скопировал подпись Дэвидсона. Результат не удовлетворил его, тогда он перевернул оригинал вверх ногами и скопировал его в таком виде, отбрасывая привычное представление о том, как пишутся деловые письма, чтобы больше оно его не смущало. На этот раз получилось лучше, но он все еще не был доволен. После долгих поисков он нашел ручку Дэвидсона и опять начал копировать подпись, еще и еще. Он так и уснул за этим занятием, а когда проснулся час спустя, фонарь уже погас: выгорело все масло. Он просидел у постели Дэвидсона до рассвета; один раз его укусил в лодыжку москит, и он с силой хлопнул себя по укушенному месту, но поздно: мерзавец улетел с пронзительным писком. Когда рассвело, мистер Ливер увидел, что Дэвидсон мертв.

— Ай-яй-яй! — сказал он. — Вот бедняга! — С этими словами он сплюнул — по утрам у него бывал скверный привкус во рту, — сплюнул вполне деликатно, в угол. То была словно последняя его дань условности.