Последний шедевр Сальвадора Дали

Анна мысленно открыла нужную страницу альбома. Да, без должных разъяснений понять эту картину было бы сложно. Она просто могла нравиться или не нравиться, причем по одним и тем же причинам. Кого-то притягивало необъяснимое сочетание несочетаемых образов, кого-то, напротив, раздражало. Но если на картину будет смотреть настоящий знаток творчества Дали, он без труда заметит, что все собранное на ней – это живое воплощение всех мифов и наваждений, что волновали и волнуют Дали на протяжении всей его жизни. Анна читала описание картины в альбоме. Читала, не понимая и половины, потому что просто не знала имен, которые там упоминались. Если бы она была более решительной, она бы попросила Дали рассказать, кто такие Марсель Дюшан[53], которого художник изобразил в виде Людовика XIV, и Вермеер Дельфтский[54] и почему они занимали столь почетное место в сознании художника. Но она не решилась. Не решилась сейчас, но не расстроилась, потому что теперь твердо знала: в скором времени она сможет рассказать и об искусстве в целом, и об искусстве Дали гораздо больше, чем многие из многих. А пока и тех образов, которые она помнила, вполне хватало для того, чтобы согласиться с художником. Ведь на холсте присутствовал и постоянно преследующий Дали двойной образ (на сей раз возлюбленная Данте Беатриче таинственным образом превращалась в Дон Кихота), и отсылка к Веласкесу (подобно автору «Менин» Дали изобразил себя, пишущего портрет Галы), и изображение армии Наполеона.

Очевидно, мэр тоже прекрасно помнил картину, потому что спорить с гостем не стал. Предпочел согласиться:

– Холст действительно необыкновенен. Пожалуй, покажем его публике на предварительных выставках.

– Почему бы и нет? – Дали пожал плечами, считая эту тему исчерпанной. Он встал с кушетки и подошел к окну, уставившись в ту сторону, где, невидимые глазу, находились развалины старого театра. – Мое последнее и самое лучшее творение. Отныне все, что я создам, будет для и во имя моего театра.

– Только не говори, что теперь станешь отказываться от предложений, подобных тому, что сделал в прошлом году Бернат[55], – с иронией заметил мэр.

– Такие предложения сложно назвать творчеством, – отмахнулся Дали. – Да и отнимают они не больше пяти минут.

– Зато тешат самолюбие и приносят неплохие дивиденды, – рассмеялся Ровира. – Что ты делаешь со своей ежедневной коробкой? – И пояснил для Анны:

– Наш друг в прошлом году нарисовал логотип для компании «Чупа-Чупс» в обмен на неплохой гонорар и обещание присылать ему каждый день по коробке этих леденцов. Так что же, Сальвадор?

– Хожу с ними на детскую площадку, распаковываю один, облизываю один раз и выкидываю. Потом распаковываю другой, и так, пока коробка не кончится.

Даже Анна позволила себе усмехнуться, а мэр и вовсе хохотал во все горло. Спросил, вытирая выступившие слезы:

– Неужели такой влюбленный в Дали человек, как ты, Сальвадор, сможет отвергнуть проекты, подчеркивающие его славу?

– Что может подчеркнуть славу лучше, чем собственный Театр-музей? – фыркнул Дали не оборачиваясь. И продолжил, мечтательно глядя в даль: – Несколько этажей, картины, инсталляции, графика, собранные собственноручно экспонаты из коллекции мастеров, которых я ценю. А еще драгоценности, афиши, скульптуры, музыка, кино и, наконец, наука. Оптические иллюзии тоже найдут свое место в этом прекрасном пространстве. А для Мэй Уэст я планирую отдельный зал, что скажешь? – Он повернулся к мэру.

Анна вдруг почувствовала себя лишней. Целый день Дали рассказывал ей о своих планах, а теперь обнаружил нового благодарного и очевидно гораздо более образованного слушателя.

– Твой проект, – коротко откликнулся Ровира.

– Ты только представь. – Художник отошел от окна и принялся ходить по комнате из угла в угол точно с таким полным волнения и энтузиазма видом, с каким вышагивал перед Анной на разрушенной сцене старого театра, рассказывая, чем и как будет наполнен его музей. Теперь его внимание принадлежало мэру. – Я трансформирую двухмерное изображение в трехмерное пространство, я создам нескончаемый сюрреалистический сон в виде гостиной. Губы будут диваном, нос – камином, на котором разместятся часы в духе испанского китча, а по обе стороны от носа я повешу глаза – картины с туманными импрессионистическими видами Парижа и Сены. В зале будет лестница, и, забравшись на нее, зрители через уменьшающую линзу смогут лицезреть лицо Мэй.

– Ты, как всегда, неподражаем. – Мэр не просто смотрел на художника, он им любовался, как произведением искусства, которое создано для того, чтобы поднять настроение и вылечить душу. Когда Дали удовлетворенно замолчал, его друг предложил все-таки отужинать и заверил, что кроме гаспачо, «ничем не полезного для дорогого Сальвадора», в доме найдется еще немало других продуктов.

– Ты же знаешь, – уговаривал он Дали, – такие договоренности гораздо лучше скреплять за столом.

Мастер наконец засмеялся и ответил: