Последний в семье

— Ей уже пятнадцать.

— Мазл тов, Абрамка! — сказала Мразовская на идише и рассмеялась.

— Мазл тов! — Еврей хлестнул лошадей и вскоре свернул на развилке дороги.

— Очень хорошо, что еврейские девушки не засиживаются, — сказала Мразовская, словно разговаривая сама с собой.

— А мне кажется, что, если девушка не может выйти замуж, за кого ей хочется, нужно подождать. — Сорка гордилась сказанным. — Разве дочь Кроненберга засиделась в девках?

— Ты имеешь в виду Ядвигу?

— Да.

— Ты еще маленькая, Сореня, — ласково сказала ей Мразовская, — я скажу тебе одно: девушке нельзя затягивать. Для самой красивой женщины жизнь без мужчины все равно что почва без воды. Земля высыхает, истощается без влаги… вот я одна. — Мразовская смутилась, помолчала немного, словно размышляя, стоит ли говорить об этом с Соркой. — У меня были возможности: Рудовский из Поплавки, ты же знакома с ним, просил моей руки шестнадцать лет назад… Я тогда была красивее, моложе…

— Так почему же вы не вышли за него замуж? — Сорке было неловко, что Мразовская жалуется ей свою личную жизнь.

— Это долгий разговор, — вздохнула Мразовская. — Но говорю тебе, женщине необходимо выйти замуж! Возьми, к примеру, мою воспитанницу пани Статкевич. Она состоятельная, богатая, но я ей не завидую. Что за жизнь у нее без мужа? Она никому не нужная старуха. Куда бы ни пришла, от нее стараются отделаться, избегают ее, а все потому, что она не замужем. Жаль, жаль, Сореня, что я засиделась. У меня было столько возможностей! — Мразовская опустила голову, потом спохватилась, что ей не следовало об этом говорить со своей ученицей, и замолчала.

Когда бричка с Мразовской пропала из виду, Сорка еще долго смотрела, как колеса, проворачиваясь, утопают во влажной земле. Она увидела, как Мразовская неловко запрыгнула в бричку, и подумала, что, должно быть, учительница очень несчастна. С сегодняшнего дня Сорка всегда будет готовить уроки и придумает, как бы ей помочь.

Глава 6

Лес цветет, Сорка взрослеет

Прошло лето, затем зима, потом еще одно лето и еще одна зима, а сосновый лес вновь ожил, запахло грибами и хвоей.

Далеко в лесу змора[13] оправилась от своего долгого зимнего сна, зашагала в белой рубахе по лесам и полям, раскинула длинные, льняные, похожие на солому волосы над домами и деревнями. Коровы стали беспокоиться в стойлах, терлись о стены, мычали — их тянуло в поля.

Опьяненная юностью и свежестью, пятнадцатилетняя Сорка с веточкой сирени в черных растрепанных волосах ходила по вечерам на Вислу и бросала в воду все, что попадалось под ноги. Она то и дело останавливалась и смотрела с тоской на ветряную мельницу, стоящую на холме и освещенную золотым пламенем, которая загоняла своими крыльями ярко-красное солнце за лес. И небо окрашивалось кровью.

От избытка молодой бодрости Сорка сама не знала, чего ей хочется. Она закусила губу, бросилась на траву, закинула голову и увидела, как лес и мельница пылают в Висле, а там, где лес опрокидывается в Вислу, гуляет вверх ногами парочка.

Сорка рассмеялась, но тут же замолчала, боясь, как бы парочка ее не заметила, и заползла на четвереньках за куст.

Цыган с еще совсем юной цыганкой пришли с другого берега Вислы. Они сложили очаг из камней и разожгли огонь. Цыган вынул из мешка цыганки белого гуся, сунул большой палец ему в глотку. Клюв сжался, и гусь повис на пальце с вытянутыми лапками и остекленевшими глазами. Цыганка облепила глиной живого гуся, чтобы потом было легче ощипать его, и положила в огонь. Закатав платье по колено, она смыла глину с рук и ног и подошла к цыгану.

Тот спрятался от нее, как от маленького ребенка, за ветвистое дерево. Он кружил вокруг дерева, стараясь держаться у цыганки за спиной, а та искала его, не понимая, куда он пропал. Цыган протянул руку из-за дерева, и цыганка, радостно визжа, бросилась к нему на шею. Они упали и начали кататься по траве, точно лохматые собаки.

Сорка чуть не рассмеялась в голос тому, что они играют, словно дети, и ощутила, как нечто разливается по ее телу от кончиков пальцев. Она задержала дыхание и смутилась.

Вдруг Сорка вздрогнула: птенец выпал из гнезда, словно камешек, и замер рядом с ней. Она схватила его, потормошила, приставила клювик к губам, подышала на него, смазала слюной, и птенец пришел в себя. Сорка положила птенца за пазуху и завороженно поглядела туда, где лежала парочка. Маленькое существо грело грудь, гладило Сорку крыльями и клювиком, а свежий запах жареного гуся приятно щекотал ноздри и нагонял усталость. От счастья Сорка закрыла глаза.

Над Вислой пронеслась Ванда и расправила полы своего платья над верхушками деревьев. Они выглядели как медно-янтарные столпы. Ванда задержалась перед заходящим солнцем, покачалась на прозрачных облачках и осыпала Сорку блестками, слепящими песчинками.

Неясный образ матери, наряженной в субботние турецкие шали, манил, показывая Сорке жемчужное ожерелье и длинные бриллиантовые серьги. Она сняла с груди медальон в виде Стены Плача, размером с золотое блюдечко, рассмеялась и позвала к себе…