Последний в семье

— Да, интересный человек! Я боюсь за него. Говорят, он не верит в Бога, ни во что не верит! Вы знаете, в двадцать лет он сбежал вместе со своей племянницей, ее звали Региной, и жил с ней так, без свадьбы. Говорят, Регина сама убирала дом и работала на фабрике, а ведь такая богатая! Она была красавицей! И так его любила, что забыла отца, мать, всех, лишь бы жить и голодать вместе с ним. А потом, рассказывают, он послал ее стрелять в губернатора, и она пошла. Понимаете, что он за человек? Еще говорят, что теперь она в Сибири. Знали бы вы, из какой богатой семьи она была!

Во время разговора подъехал Владек в тужурке нараспашку и студенческой кепке. Он держался заносчиво, все в нем словно говорило: расступитесь, студент идет! За ним подъехал бритый мужчина лет тридцати, выглядевший как англичанин, и искоса взглянул на Сорку.

Владек элегантно развернулся, опустил кепку до самого льда и, как ни в чем не бывало, поприветствовал Сорку:

— Как поживаете, мадам? — Не дожидаясь ответа, он представил ее своему спутнику: — Знакомьтесь: мадам Кленец — Кроненберг.

Незнакомец слегка дотронулся до Соркиной руки, едва пожав ее, и она еще долго ощущала прикосновение его теплых сухих пальцев. Сорка много слышала о Кроненберге от отца и знала, что он был примерным мальчиком, учился, окончил гимназию, а после студенческой жизни в Варшаве вернулся домой другим человеком. Собрал крестьян и объявил им, что земля, которую они обрабатывают для его отца, принадлежит им, и тому подобные вещи. Сначала все полагали, что это шутка. Он молодой человек, ему неймется. Но вскоре заметили, что он не молится, выказывает недовольство русским царем и выше всех ставит крестьян. Родители так стыдились его, что благодарили Бога, когда каникулы закончились и он уехал обратно. Затем Кроненберг исчез. Какие несчастья вынесли из-за него родители! Полиция разыскивала молодого Кроненберга и регулярно наведывалась в имение. Они уверяли, что тот поднимает восстание против царя, его арестуют и разрежут на кусочки. Публично, то есть на людях, родители вовсе отреклись от сына, но тайно продолжали отправлять ему посыльных с деньгами, чтобы тот уехал за границу. Сын и слышать об этом не хотел, пока его не схватили в российской глубинке. Кроненберга посадили в острог, и никто не знал, где он сгинул. Отец продал пол-имения, и через несколько лет мытарств сына выпустили. Дома все избегали Кроненберга, из страха позволяли ему делать все, что тот захочет, а слуги распустили слух, будто молодой пан убил губернатора.

Часто, когда Сорка оставалась одна и мечтала о свободном человеке, который приедет к ней и увезет ее из леса, ей представлялся молодой Кроненберг. И хотя все считали его сумасшедшим, сожалея, что после смерти отца он пустит по ветру имение и поделит его с крестьянами, и бежали от него, как от чумы, Сорка все же была довольна знакомством.

— Я много наслышан о вас, мадам, — слегка поклонился Кроненберг.

— Что вы могли слышать обо мне? — Сорка встала на носок конька и добавила шутливо: — Слышали, что я ем вовремя, ложусь спать вовремя и живу всю жизнь в лесу?

— Всяко лучше, чем в городе, — улыбнулся Кроненберг.

— Сначала нужно побывать в городе, чтобы сравнить, — ответила Сорка.

— Кажется, я вас где-то видел? — Кроненберг наморщил лоб.

— В доме моего отца, — ответила Сорка. — Но не думаю, что я могу помнить об этом, я была еще ребенком.

Подошел Борех ни жив ни мертв. Он так устал от бега, что не мог говорить и только сопел, как собака. Когда он увидел Сорку, его взгляд смягчился.

— Откуда ты бежишь? — спросила Сорка.

— Я пошел тебя искать.

— Ты думал, что я утонула, да?

Борех, стесняясь, ничего не ответил. Сорка представила его и покраснела:

— Мой муж. — Указывая пальцем, она перечислила имена присутствующих.

— Почему вы не катаетесь? — спросил Кроненберг Бореха.

— Я не умею, — ответил Борех на плохом польском.

Сорка заметила улыбку на лице Владека и произнесла на идише:

— Юноши из синагоги не катаются.

— Если хотите, — обратился Кроненберг к Бореху на идише, — я вас научу.

— Большое спасибо.

Разговор не клеился. Они постояли немного в молчании, и чем дольше оно длилось, тем более неловко становилось всем. Каждый обвинял Бореха в заминке. Его руки и ноги несуразно шевелились, и он лихорадочно соображал, что бы сказать.

— Может, пробежимся? — обратился Кроненберг к Сорке. Эти простые слова разрядили атмосферу.

— Идемте, — протянула руку Сорка.