Последний вампир

...Хлопок, щелчок. И прохлада. И мягкость под расслабленным телом. Откуда такая усталость? Ни рукой ни ногой не шевельнуть... И думать нету сил...

Жужжание, рокот, рев, движение...

Карусель под черепной коробкой, воронка, чернота, бездна... Пустота...

2. Два часа сорок четыре минуты до взрыва

Природа одарила Игната Кирилловича весьма полезным в иных случаях свойством — его организм умел с поразительной быстротой восстанавливать нормальное функционирование после искусственно вызванных обмороков. Минувшей весной, например, довелось Игнату пребывать, скажем так, — «в анабиозе» порядка суток, но едва действие снотворной химии закончилось, Сергач очухался, всем на удивление, буквально за минуты. Как это уже случалось, сначала он услышал голоса, и первым зычный мужской тенор:

— Гля, кочаном мотает...

— Дайте ему воды, — скомандовало женское сопрано.

Знакомое сопрано или показалось?

— Пейте, уважаемый. — Скрипучий бас возле самого уха, мокрое на губах.

Игнат открыл глаза. Слепящий свет, бледные пятна, карусель, круговерть. Игнат сморгнул, буря перед глазами утихла, пятна обрели размытые очертания, источник яркого света съежился до размеров прямоугольника окна.

— Выпейте, полегчает. — Шепоток в ухо, в рот по капле льется тепловатая влага, зубы мнут картон разового стаканчика.

— Выпейте еще.

— Не хочу... — Игнат с трудом, но повернул голову, прищурился.

Обладатель прокуренного баса сидит на полу рядом с Игнатом, поддерживает затылок Сергача, улыбается.

Игнат оттолкнулся локтями от досок пола, напряг поясницу, рука под затылком помогла, поддержала, пока Сергач сгибал колени, искал опору ладонями.

— Осторожнее, — скрипнул басок громче. — Постарайтесь не делать резких движений и дышите ртом.

Чувство равновесия вернулось к Игнату секунд через двадцать. Не послушавшись совета, он втянул воздух носом. Пахнуло сортиром, затошнило. Игнат поморщился, борясь с рвотными спазмами. Обошлось, отпустило. Сергач проморгался, огляделся.

Комната. Идеально квадратная. Большая. Пол, похожий на палубу, фанерные стены, высокий потолок. Точно по центру над головой торчит, словно прыщ, белый матовый плафон, сантиметров сорок в диаметре. Комната проходная, справа и слева дверные проемы. Окно без занавесок. Стекла какие-то мутные, оконные рамы плотно закрыты. Форточка нараспашку, и, судя по сквознячку, сзади за спиной еще одно окно. Хилый сквозняк безуспешно борется с духотой и неприятными запахами.

Подле Игната сидит, скрестив ноги, лысоватый, упитанный господин лет эдак пятидесяти. Из-под мятых светлых брюк торчат ношеные сандалии. Голубая рубашка, под цвет глаз, расстегнута до пупа, рукава засучены. Руки крепкие, волосатые и загорелые. Круглый тугой животик слегка бледнее коричневых предплечий, но тоже обласкан солнцем. Толстые губы расплылись в доброй, отеческой улыбке, отчего на щеках образовались ямочки, а в уголках умных глаз залегли морщинки.

В правый от Сергача угол забился гражданин значительно старше голубоглазого добряка. Гражданин пенсионного возраста, сильно сгорбившись, полулежит, привалившись голым плечом к стенке. На Игната не глядит, дышит часто, порывисто и, кажется, всхлипывает. Прической и усами он походит на Альберта Эйнштейна. Да и фигурой, пожалуй, и ростом. Одет «Эйнштейн» в копеечные треники с пузырями на коленках и в майку, трикотажное ископаемое, с выцветшей эмблемой Олимпиады-80. Под стать одежке обут в красно-синие кеды, сработанные в СССР задолго до перестройки. Мимолетный взгляд на человека в углу вызвал ассоциации с любимой комедией из далекого детства под названием «Семь стариков и одна девушка».

А возле окна прохаживается туда-сюда молодой рослый парень. Подобные персонажи в советском кино встречались редко, этот типаж вписался бы в мизансцену кинофильма с участием Ивана Охлобыстина, Игоря Верника и Ренаты Литвиновой. Загорелый атлет лет двадцати пяти в плавках за сто и кроссовках за двести баксов. Его широкие джинсы валяются комком в противоположном от советского старичка углу. Там же лежит рваная футболка. Он отменно накачан, коротко подстрижен и стильно невыбрит. Поглядывает на Игната свысока, во всех смыслах этого емкого слова. На бугристом плече татуировка в пять цветов — свернувшийся кольцами дракон. На правой голени белая повязка с бурыми пятнами. Нет, не модный прибамбас, а самодельный бинт, лоскут, оторванный от футболки. Атлет прихрамывает на правую ногу чуть-чуть, едва заметно. Бурые пятна на белом хэбэ, не иначе запекшаяся кровь.

— Игнат, — позвал женский голос, Сергач оглянулся.

Так и есть — за спиной еще одно окошко. Тоже закрытое, за исключением форточки, и мутное. В тени подоконника раз, два... четыре полных пятилитровых баллона с питьевой водой и два пустых. На подоконнике столбик разовых бумажных стаканчиков и женщина.