Последний властитель Крыма

Инна торжествующе посмотрела на пацанов у ее ларька и тоже положила трубку.

– Ладно, вижу, справляешься, – процедил Гиря. – Зайду вечерком.

На углу мелькнула блеклая розовая курточка Нади.

Заметив группу ребят, она инстинктивно сбавила шаг, но потом, тряхнув головой, пошла как всегда – стремительно.

– Ну что, шиза, давно не виделись? – приветствовал ее Гиря, когда она подошла к прилавку. – Побазарим?

– Что вам угодно, сударь? Я впервые вас вижу, – ответила она, пытаясь протиснуться к прилавку.

– Да ну! – удивился Гиря. – Может, ты мне и не давала?

– Я не понимаю вас, милостивый государь… Позвольте мне пройти, меня ждет фрейлина Инна…

Дружный хохот был ей ответом.

Инна за прилавком скривилась в полуусмешке-полугримасе. Гиря вытащил из кармана детскую гармошку.

– На, играй, полоумная. – он протянул игрушку Наде.

– Но я не владею этим инструментом, господа… – удивленно произнесла та. Гиря потемнел.

– Если ты, сучка, сейчас не сыграешь нам и не станцуешь, мы тебя хором… все… прямо за палаткой, усекла?

Надя выпрямилась.

– Делайте, что собрались, господа, но играть я не умею.

– Надюха, Надюха, – зашипела-зашептала Инна. – Делай, что говорят, они твоего летуна тогда не тронут…

Надя сквозь слезы посмотрела на парней.

– Это… правда, господа? Вы желаете причинить зло моему рыцарю?

Все молчали.

Надя неуверенно взяла гармошку.

У ларька притормозил «жигуль», но, увидев происходящее, сорвался с места и исчез в пелене начинающегося дождя.

– Какую же песню вы желаете услышать? – спросила Надя.

– Веселую, – оскалясь, бросил Гиря.

– Я, господа, веселых песен не пою…

– Ну пой, дура, какую знаешь, – начиная заводиться, процедил ей Гиря.

Надя неуверенно глянула на Инну.

Та торопливо закивала ей из окошка – пой, пой, пой…

Надя растянула гармошку.

Та издала режущий звук и замолкла.

Надя сжала ее, и растянула снова, и сжала.

Подняв левую руку, она сделала книксен, и запела:

Tombe la neige,Tu ne viendras pas ce soir,

Tombe la neigeTout est blonde de desespoire.

И Надя, танцуя по лужам и по грязи, снова запела:

Tu ne viendras pas ce soirMon crie est mon desespoire,Mais tombe la neige,Impossible menager.

Она плакала, и пела, и танцевала.

– Ля-ля-ля-ля, ля-ля-ля, ля-ля-ля, – тянула она. Все молчали. – Ля-ля-ля-ля, ля-ля-ля, ля-ля-ля…

Никто не смеялся.

Наконец Гиря схватил ее и притянул к себе:

– А ля франсе пирамидон. Слушай, шлюха… Я бы тебя еще ниже опустил, да дальше некуда… Еще раз на дискотеку придешь – убью, поняла?

Надя высвободилась.

– Как бы низко я ни пала, сударь, мне не удастся быть ниже вас, – прошептала она.

Гиря с размаху ударил ее по лицу.

Она упала в грязь и сжалась в комок, подтянув колени к животу и закрыв голову руками, она знала по опыту, что так можно попытаться защитить жизненно важные центры.

Кровь, стекая из разбитых губ, смешивалась с грязной водой.

Гиря плюнул.

– Пошли, пацаны, – махнул он приятелям. Никто не сдвинулся с места.

– Чё за дела? – удивился Гиря. Никто не ответил.

– Вы чё, мля, оглохли? – возвысил голос вожак.

– Беспредельщик ты, Гиря, – медленно выговорил один, коренастый пацан по кличке Морис.

Гиря поднял руку, чтобы врезать ему, но остановился – трое дружков глядели на него не мигая, а Морис не сделал попытки ни закрыться, ни уйти от удара.

– Вы чё, гондоны, оборзели? Она же падла, грязь, шалава!

Все молчали.

Гиря рывком поднял Надю.

Она висела в его руке, как сломанная кукла. Ноги разъезжались. Вода стекала с куртки, джинсы и рукава были в грязи.

– Это – человек? – тряхнув ее, спросил пацанов Гиря. – Человек?

Все молчали.

Потом пацаны развернулись и пошли прочь.

Гиря остался стоять с Надей в руке.

Недоуменно посмотрев на нее, он поставил ее на ноги.

Она, покачнувшись, выпрямилась.

Взглянула на Инну.

Та торопливо опустила глаза.

Надя повернулась и пошла.

Тихо было над площадью.

Было почти темно.

19 градусов по Цельсию

– Ну, говори, чё те нада? – Алевтина, дебелая продавщица лет сорока с хвостиком, морщась, смотрела на молодого парня, тунгуса в пропахшей рыбой и дымом грязной штормовке. – В долг не даю, знаешь ведь…

– Не, мачка, мачка, в долг не нада, не нада. – Парень говорил с трудом, но пытался улыбаться, жалко, просительно. – «Блик-два» давай, однако…

Он протянул через прилавок грязную ладошку, на ней лежали смятая десятка и мелочь.

– «Блик-два», мачка, давай…

– Какая я тебе «мачка»?! Где твоя-то мать, жива?

– Живая, живая, борони бог, живая…

Алевтина взяла семь рублей и поставила на прилавок флакон с ядовито-голубой жидкостью. «Стеклоочиститель “Блик-2” – значилось на этикетке. Мачка, мачка, два давай, два! – Парень совал ей деньги.

– Не дам, башка ты стоеросовая! Нельзя, умрешь, понимаешь? Нет? Нельзя, не дам! – пыталась втолковать парню продавщица.

Тот непонимающе, сокрушенно помотал головой, засунул деньги в карман и, пошатываясь, захватив флакушку, вышел на крыльцо.