Последний ворон

– Меньше слов! – оборвал он. – Суперинтендант? О'кей, вот вам адрес... Да. Установите наблюдение. Да-да, сэру Кеннету сообщу. – Одновременно с Годвином он поглядел на настенные часы. Почти половина одиннадцатого. Годвин подумал, сколько времени было потеряно после отъезда Обри на то, чтобы вытаскивать с обедов и из чьих-то постелей управляющих банков, перед этим нажимая на вышестоящее начальство! Теперь эти часы казались потерянными напрасно.

– Быстро давайте старика, – тихо произнес он. – Потом как можно скорее отправляйтесь туда. Хьюз, черт возьми, слишком долго тянул волынку!

* * *

В свете фонаря с той стороны темной, продуваемой ветром улицы его часы показывали десять часов. Пакистанская бакалейная лавка там, за фонарем, еще открыта. Туда несколько минут назад зашли двое покупателей. Кроме как о времени, ни о чем не думалось. Он уставал от острого ощущения уходящего времени, но это все же лучше, чем другие мысли и чувства. Сцепил не находившие себе места руки за спиной. Гулко забилось сердце – проезжавшая по улице машина замедлила движение, но, обогнув знак, ограждающий место дорожных работ, скрылась из виду.

Мелстед попытался было отойти от окна, но нависшая позади темнота давила, ощутимо толкала к занавескам, заставляя выглядывать на улицу. Затекла левая рука. Несмотря на отопление, ему было холодно. Он зримо представлял пустой магазин внизу, казалось, слышал, как там бегают крысы и мыши.

Боже, как он ненавидел это место!

Теперь он думал о нем с отвращением, как наблюдающий со стороны аристократ. Раньше он пользовался этой квартирой довольно охотно, уступал ее другим лицам его круга. Она была их доставившим столько удовольствия... борделем – помягче слова не подберешь. И это место, черт побери, принадлежало ему! Он возненавидел его только сейчас, когда из места, где его ждали любовные утехи, оно превратилось в нору, где приходилось прятаться. Кеннет просто изумился, когда он стал отрицать, что кому-то здесь в мыслях или на деле причинялся вред. Но ведь Кеннет во многих отношениях чересчур строг в вопросах нравственности... упорный и неотвязчивый, вроде хорька, который не уйдет со взятого им следа. Хотя и старый друг... возможно, именно потому, что старый друг. Кеннет непонятно почему явно был убежден, что в отношении его совершено предательство.

Но именно осуждение со стороны Кеннета, близость Кеннета переменили его отношение к этому месту, сделали улицу за окном омерзительной и жалкой. Квартира – если бы он включил свет, это было бы видно – заново отремонтирована, со вкусом обставлена не для того, чтобы излишне восхищаться, а чтобы отдыхать, радоваться, наслаждаться. Но теперь в комнате, да и в остальных тоже, было темно. Потеря индивидуальности? Индивидуальности, аксессуары которой навязывали ему такие, как Кеннет. Не то, чтобы ему было стыдно или чтобы он чувствовал себя виноватым, нет. Собственно, из-за чего?

Боялся – да. Боялся разоблачения перед теми, кто будет тыкать пальцем и осуждать...

...Где же, черт возьми, Блэнтайр?

Массивные золотые часы в тусклом свете фонаря показывали пять минут одиннадцатого. Детей же кормили, о них заботились! – звучал в ушах безмолвный крик протеста, да, чудилось так громко, что он зажал рот рукой, испугавшись, что кричит на самом деле. Потер лоб и снова сжал руки за спиной. Господи, ведь это были бежавшие из дому беспризорники! Они знали, чего от них хотят. Это же не детишки из романов Диккенса с розовыми личиками, в белых платьицах или матросских костюмчиках! И что, как думает Кеннет, такого особенного здесь происходило? Частенько им дозволялось оставаться здесь на несколько дней...

Шесть минут одиннадцатого. Как невыносимо ждать! Где же Блэнтайр? Хьюз, не заслуживающий доверия, презренный, ловкий Хьюз, в любой момент может выбросить полотенце, черт побери!

Неважно, куда его увезет Блэнтайр. За границей есть деньги, будут еще. Малан позаботится. Нужно только добраться до порта, или аэропорта, или автомобильного парома, или куда там еще, откуда можно выбраться из Англии. Остаток жизни хочешь не хочешь пройдет в спокойной безвестности под теплым солнышком. Пусть даже в Южной Африке... есть много привлекательных мест, лишь бы в ближайшие часы ускользнуть от Кеннета.

Из пакистанской лавки вышли те двое покупателей и остановились под фонарем. Он прижался к стеклу, стараясь разглядеть темные силуэты, до того перепугавшись, что пришлось бежать в уборную. Не за ним ли?..

Мучило одно острое раскаяние, одна непреходящая боль – Элис. Не из-за того, что она узнает... об этом месте, о том, что здесь творилось, что ей откроются его тайны... а из-за неизбежности того, что она осудит, отвернется от него. Святая праведница Элис никогда не простит и не поймет – в этом он был уверен. Она слишком его идеализировала. Так же как оба они идеализировали ее покойную мать. Теперь же она будет считать, что он опозорил память жены, своими мерзкими утехами осквернил ее мать. Он не рассчитывал на то, что со временем ее гнев и презрение станут меньше.