Последний выдох

– Да, – и выдохнул. – Но оказалось, что ты сразу связываешься с толпой – это коллективная линия, и все хотят говорить. Когда они услышали, кто звонил, кто-то взял трубку, и оказалось, что я говорю с математиком, которого я уволил буквально накануне! Изумившись, я сказал что-то вроде: «Том, боже мой, вы покончили с собою?» Однако он всего лишь попытался продекламировать мне стихи, так что я повесил трубку и помчался к нему домой. Выяснилось, что он вовсе не умер, но с ним случился нервный срыв. Я снова принял его на работу. Но таким образом я выяснил, что люди могут иногда высвобождать призраков в периоды наивысшего напряжения, и эти призраки могут иногда обретать бродячую сущность, как бывает в случае смерти человека. Они – точно такие же.

– И… из-за этого вы оставили работу над телефоном?

Эдисон внезапно разволновался:

– Это не те люди, люди, перед которыми ты виноват, это призраки. Это все равно что пытаться просить прощения у поцарапанного тобою автомобиля после того, как хозяева поставили его на стоянку и ушли. Блаватская была права в своем утверждении, что дух, призванный медиумом, это всего лишь оживленная раковина. Честертон сказал, что можно поговорить с призраком покойного дяди Боба, но сам дядя Боб ничего не узнает об этом, и я согласен с этим. – Он покачал головой. – Вот и остается только одно – вновь принимать на работу уволенных сукиных сынов.

«Вновь принять на работу моих родителей?» – подумал Кути.

– Но… они мертвы. Как же с этим быть?

Тишина продолжалась почти добрую минуту.

Потом послышались чуть слышные слова:

– Не смотри на меня, сынок, я и сам – один из них. Спи.

Перед глазами Кути мелькнуло видение задутой свечи и закрывавшейся двери, и Кути снова остался один в собственной голове. Прежде чем к нему успело подкрасться одиночество, он закрыл глаза и сразу уснул.

За покрытым слоем пыли стеклом окон автомобиля, за сетчатым забором, ограждавшим пустырь, со стороны Уилшир-бульвара появился силуэт. Путник размахивал на ходу лишь одной рукой, хотя туловище раскачивалось так, будто и вторая рука тоже на месте. Голова то и дело поворачивалась из стороны в сторону, в промежутках между поворотами наклоняясь, чтобы мельком взглянуть зачем-то в область талии, но, проходя мимо стоянки, силуэт не изменил темпа движения и вскоре исчез на юге.

Глава 26

Интересно, неужели я тоже потеряю свое имя? Мне бы этого не хотелось! Если я останусь без имени, мне тотчас дадут другое, и наверняка какое-нибудь ужасное! А я примусь разыскивать того, кто подобрал мое старое имя. Вот будет смешно! Дам объявление в газету, будто я потеряла собаку: «Потеряно имя по кличке…», тут, конечно, будет пропуск… «На шее медный ошейник». И всех, кого ни встречу, буду окликать: «Алиса!» – вдруг кто-нибудь отзовется. Только вряд ли… Разве что по глупости…

Льюис Кэрролл. Сквозь зеркало и что там увидела Алиса

К одиннадцати часам утра Голливуд-бульвар снова превращался в многолюдную туристическую улицу, и в глаза бросались бесчисленные вывески – кинотеатров, оформленные в виде шатров, этнических ресторанов быстрого питания, огромные красные эмблемы кока-колы и гигантского солдата-пехотинца над магазином распродажи армейских товаров. Но, проезжая там на рассвете, Салливан видел безлюдные тротуары, пустые переулки, въезд в которые был с ночи заблокирован полицейскими баррикадами, мусор в сточных канавах и наркоманов и проституток обоего пола, устало бредущих поодиночке к своим невообразимым убежищам в серых тенях.

Салливан свернул на Чероки-стрит, припарковал фургон на стоянке с южной стороны от ресторана «Мичели», выключил мотор и несколько минут спокойно сидел в фургоне, покуривая сигарету и потягивая пиво из только что открытой банки. Благодарение Богу за пропановый холодильник, думал он.

То, что он припарковался здесь, вовсе не означало, что он будет есть в «Мичели». Он помнил барбекю-заведение «Лав» на Голливуд-бульваре всего в квартале или двух отсюда. Можно было даже вновь включить мотор и отправиться в «Кантер» или к «Лори». Ему всего-то было нужно купить где-нибудь сэндвич, а выбрасывать деньги на посиделки в серьезных ресторанах было вовсе ни к чему.

Здесь, в «Мичели», дождливой осенней ночью восемьдесят шестого года состоялся их последний обед с Джули Нординг, ставшей вдруг совершенно холодной и чужой, а потом он вернулся в квартиру, которую делил со Сьюки, напился и написал тот злополучный сонет.