Послушная жена

Впрочем, новая кровать все равно не позволила мне чувствовать себя здесь как дома. Даже через две недели после свадьбы я по-прежнему просыпалась с мыслью, что отрубилась посреди фотосессии об интерьерах для глянцевого журнала. Серые подушки с бирюзовой крапинкой подчеркивали изящество стульев в тонкую полоску. Платяные шкафы в стиле шебби-шик[3] с керамическими ручками выглядели так, будто их сделали вручную в Тоскане. И все было на своих местах, даже для подносов имелась на кухне специальная стойка. В доме Нико царил такой порядок, что создавалось впечатление, будто на самом деле там никто не живет. Полная противоположность маминой обители, где в коридоре валялось велосипедное снаряжение Сэма, в солнечном углу гостиной, как триффиды[4]

, разрастались комнатные растения, а хомяку Сэма отводилось больше места, чем всем нам, вместе взятым, если учесть бесконечные метры его беговых лабиринтов и ветвящихся тоннелей. Что бы ни потребовалось отыскать в особняке – упаковку для подарка, запасной предохранитель, колышек, чтобы подпереть подсолнух, – Нико наверняка ответил бы: «Возьми вон в том ящике». Я же привыкла выцарапывать нужную вещь, нырнув в развалы под раковиной, как такса в кроличью нору. Похоже, всякий раз, как в доме появлялось что-то новое, Кейтлин безжалостно выбрасывала что-то старое.

Мне отчаянно хотелось съехать из маминой квартирки. Последние три года снимать свое жилье было уже не по карману, и мы с Сэмом вдвоем спали на диване-кровати в маминой гостиной. Благодаря многочисленным гирляндам, лоскутным подушкам и радужным покрывалам обстановка напоминала марокканскую касбу[5]. Но теперь реальность, к которой я так стремилась, – вставая ночью, не спотыкаться о футбольные бутсы, моментально находить ключ от радиатора, иметь для каждого соуса свой идеальный соусник – заставляла меня чувствовать себя гостьей в чужом доме, где нам с сыном предстояло жить, стараясь не беспокоить хозяев и не оставляя следов своего пребывания.

Мне стали приходить в голову мысли, что для всех нас было бы лучше переехать куда-нибудь, где воспоминания о Кейтлин ограничатся только теми, которые Нико сохранит в сердце. А не теми, которые то и дело, незваные, выползают отовсюду, призрачными образами таятся за каждым углом, втискиваются между нами на неудобные французские диваны. Иногда я представляла, как длинные изящные пальцы Кейтлин сжимают те же дверные ручки, что и я. Или как она, раздвигая шторы в спальне, оглядывается и видит темные ресницы Нико, веером разметавшиеся по щекам, и губы, еще подрагивающие во сне. Я намеренно тянулась гораздо выше или нагибалась ниже, чтобы мои пальцы не хватали плотную ткань в тех же местах, где и пальцы предшественницы. Можно было, конечно, повесить новые шторы. Наверное, и следовало. Но ведь это не совсем то же самое, что зайти в дом, из которого после скандального развода убралась бывшая жена, и подумать: «Ладно, ее дурацкий хлам мы выбросим», а потом нанять машину и вышвырнуть на помойку непарные тарелки, устаревшую мультиварку и не до конца использованные тюбики, пустые флакончики и коробочки. Но для Франчески-то все, что я выброшу, останется частицей ушедшей навсегда матери. Осколком чувств, которые отец перенес на другую женщину со своим вкусом в шторах. В посуде. В жизни.

Мы с Нико осторожно затронули тему переезда, но решили не углубляться в нее, пока не наладятся отношения с Франческой. То есть отложили в самый долгий ящик, поскольку невозможно было представить, что примирение произойдет в обозримом будущем. Как раз в то утро Франческа резко потянула носом над своим школьным джемпером и фыркнула:

– Как мерзко пахнет. Чем ты его стирала?

Мне стало неловко, потому что теперь, когда мои финансы несколько выправились, я позволила себе заменить привычный дешевый стиральный порошок на чуть более качественный. Саркастическую оценку своих домохозяйских умений я пропустила мимо ушей и забормотала, что меня пока еще жаба душит покупать очень дорогие порошки. Последовавший яростный ответ свелся к «Вот мама всегда пользовалась “Персилом”, и мне плевать на всяких там жаб, тритонов и особенно на тебя», как будто девочка надеялась, что в ближайшее время я могу случайно наглотаться соляной кислоты.

– Что-то ты притихла, – заметил Нико, когда мы в тот вечер уселись ужинать. И попытался накрыть мою руку своей. – Все хорошо?

Я отдернула руку. Вот ведь странно: в присутствии Франчески у меня никак не получалось дотронуться до Нико, хоть я тянулась к нему всем телом в поисках поддержки.

Франческа же не сводила с нас бдительных глаз, метавших молнии ненависти. Поэтому оставалось только спрятать руки, дабы не разразиться рыданиями и не закричать: «Да, лучше не бывает! А что не так-то? Твоя дочь меня ненавидит. А в остальном все зашибись как блестяще». Это был совсем не тот сценарий семейных ужинов, который я описывала Сэму, уверяя, что теперь, когда я вышла за Нико, мы с сыном станем частью большой семьи.

Точно по сигналу, Франческа откинула назад длинные темные волосы и отодвинула тарелку: