Посол без верительных грамот

– они беседовали о цивилизации на Кентавре и о земных новостях. Нередко Андрей впадал в забытье, и тогда Генрих тихо сидел у его кровати, всматривался в него. Андрей изменился, изменения накапливались. Он пополнел. Худое лицо округлилось, вобрало в себя резко выдававшиеся скулы. И говорил Андрей гораздо спокойней. Лишь глаза оставались такими же огромными. «Неприличные для мужчины глаза, для девушки подошли бы», – говорил Генрих раньше Андрею. В них вспыхивал прежний блеск, но спокойные, умные, резко меняющие выражение глаза до болезни вязались с подвижным лицом – сейчас они казались чужими на лице сонном.

Однажды, вдруг пробудившись, Андрей увидел, что Генрих рассматривает его.

Генрих смутился, как если бы его поймали на нехорошем поступке.

– Что ищешь во мне? – резко спросил Андрей.

– Изучаю, скоро ли тебя покинет хворь, – шутливо ответил Генрих.

– Нет, – объявил Андрей с обычной категоричностью. – Ты хочешь знать, скоро ли я превращусь в Гаррисона, не надо обманывать, я все понимаю, Генрих.

Глаза Андрея так блестели, что Генрих не сумел ответить взглядом на взгляд.

– Я уже передавал тебе, к каким выводам мы пришли. Нарушение генетической программы на стадии зародыша, а ты все-таки взрослый мужчина…

Андрей нетерпеливо прервал его:

– Чепуха, зародыш – одна из возможностей, не думай, что кентавряне, если это они, а нет сомнения, что это они, так вот, они не глупее нас, – говорил он, напластывая одно предложение на другое. – Посланцы, живые приборы связи, должны быть всегда, это же невозможно, если гибель одного не вызывает немедленного возникновения другого, не говорю уж, что их может быть множество, уже известные – двое, множество неизвестных, разве не так?

Генрих наконец прервал несущийся поток речи Андрея.

– Рой с Арманом инструментально ищут подозрительные излучения. На поиск выделена совершеннейшая аппаратура. Пока результатов нет. Новых Спенсеров и Гаррисонов не обнаружено.

Андрей некоторое время молчал.

– Слушай, – наконец сказал он и снова уставил на Генриха блестящие глаза. – Если эта судьба ожидает меня, то и тебе она грозит, хрен редьки не слаще, ты думал об этом, только не виляй, говори прямо!

– Не думал, – признался Генрих. Такая дикая мысль и вправду не приходила ему в голову.

– Тогда думай! – приказал Андрей, откинулся на подушки и закрыл глаза. Он был и похож и не похож на себя. Генрих, прождав с минуту, чтобы Андрей отдохнул, хотел заговорить, но Андрей рывком повернулся, раздраженно повторил: – Думай! И обо мне и о себе; самое худшее возможно, жестко думай, без страха, надо нам знать!

– Буду думать, – ласково сказал Генрих. – И хотя не о нас с тобой, но все-таки каждодневно, повсечасно думаю все о том же.

– Растолкуй, вы с Роем всегда так витиеваты и многословны…

– Я думаю о Гаррисоне. Его самоубийство для меня загадка. Ты его знал лучше всех. Не мог бы ты подсказать мне какую-либо путеводную нить?

Андрей удовлетворенно мотнул головой, словно мысль о загадке самоубийства Гаррисона была той самой, которая должна была всех больше волновать друга.

– Я тоже – каждый день, каждый час… Вывод один – потрясающе темная загадка, ровно десять возможностей решения, начну с тривиальных: женщины, несчастная любовь – отпадает…

– Арман проверял – не было у Гаррисона близких женщин, – вставил фразу Генрих.

– О чем я и говорю, не прерывай. Парень неплох, молод, лаборантки заглядывались – нет, Федя не прельщался. Вторая возможность – неудачи по работе, ссоры с начальством, начальство – я, чепуха, все шло в ажуре, перспективы сияющие – отпадает. Третья – тайные болезни, наследственные хвори, роковые житейские секреты в прошлом, чушь такая, что и не стоит дальше, – отпадает. Четвертая – осознал, что посланец иных миров, пришел в ужас, растерялся, сдался – не отпадает. Пятая – вариация четвертой, понял, что способен натворить бед, ужаснулся, сдался – не отпадает. Шестая – вариация пятой, я, всегда рядом я, воздействие на меня, видит, что тянет меня в пропасть, не захотел, ужаснулся… Еще надо?

– Пожалуй, хватит.

– Тогда иди, я устал, – приказал Андрей. – И думай!

Он повернулся лицом к стене. Генрих тихо удалился. Уходя, он бросил осторожный взгляд на друга, теперь надо было следить даже за выражением своих глаз, чтобы Андрей не прочел в них того, о чем и сам Генрих не догадывается. Это тоже было новой чертой: прежде Андрею хватало других забот, он и не старался особенно разбираться в настроениях друзей.

Генрих направился к Араки. Главный врач рассматривал в настольном экране изображение какой-то сложной химической структуры. Не отрываясь от изображения, он молчаливым жестом пригласил Генриха сесть. Генрих ждал и осматривался. Если лаборатория Роя и Генриха была вся заставлена приборами самых разнообразных конструкций, то у Араки доминировали экраны – большие и маленькие, прямоугольные, овальные, круглые, темные, полупрозрачные, цветные, однотонные. На рабочем столе Араки стояло несколько аппаратов, и каждый – со своим экраном.

Араки наконец оторвался от изображения.