Посол. Разорванный остров

— Не глядите на него так пристально, сансей, прошу вас, — попросил Уратаро, делая вид, что по-прежнему разглядывает крыши домов напротив. — Это человек был в той же кофейне, что и мы, сидел неподалёку и старательно читал газету. Только верхняя часть одежды — я никак не запомню её европейское название — у него была не коричневой, а серой. Он вышел из кофейни вслед за нами, прошёл квартал, а потом, заскочив на мгновение в переулок, вышел оттуда уже в коричневой одежде…

— Сюртуке, — машинально отметил Эномото.

— Да, в сюртуке, спасибо. Я совершенно уверен, ваше высокопревосходительство, что именно этот человек вчера изображал приказчика в лавке напротив нашего дома, а в кофейню за нами ходил тот, что сейчас перекладывает овощи. Это шпионы, сансей! Они следят за нами с первого дня нашего приезда в Париж…

— Вы не слишком подозрительны, лейтенант? Может быть, решили поиграть в «невидимых»[26]? Даже если так — вспомните, у нас в Японии за иностранцами тоже всегда наблюдали — кто из любопытства, кто из политических соображений. Разве не так?

— Вы правы, ваше высокопревосходительство! — поклонился Уратаро. — Однако за нами шпионят отнюдь не любопытствующие бездельники. Это совершенно очевидно, сансей! И ещё фиакр! Каждый раз, как мы с вами едем куда-то, к дому подъезжает один и тот же фиакр! У возницы на пальце правой руки очень приметное кольцо, ваше высокопревосходительство…

— Не стану спорить — насчёт уличных соглядатаев вы, может быть, и правы. А вот с фиакром — не знаю, не знаю! Возможно, он действительно один и тот же — но разве не может так случиться, что возница просто имеет неподалёку постоянное место ожидания седоков? Пойдёмте в дом, лейтенант!

Проводив японцев взглядом, человек в коричневом сюртуке неторопливо подошёл к зеленной лавке, с рассеянным видом подержал в руках пучки тепличного шпината и скрылся в глубине помещения. «Приказчик», помедлив, зашёл в лавку вслед за ним.

— Все как обычно? — вполголоса поинтересовался он. — Никаких отклонений?

Коричневый сюртук кивнул:

— Да, кофе и по паре рогаликов. Потом набережная и обратно сюда. Только нынче, мне кажется, японцы заметили наблюдение. Тот, что помоложе, необычно часто оглядывался, неожиданно останавливался. И вот сейчас — ты обратил внимание, Жан? Он задержал спутника, показывал ему что-то на крышах — но второй азиат оглядывался при этом либо на меня, либо на тебя!

— Надо отметить в донесении, что в лавке нужны новые лица, — кивнул собеседник. — И нашим сменщикам надо бы поменьше мелькать у входа, чтобы азиаты из окон не запомнили лиц… Ну, что — я пошёл с докладом к шефу? Если всё будет по обычному расписанию, они отправятся на обед не раньше, чем через полтора-два часа.

* * *

Первый день в Париже складывался для Берга как нельзя удачно. Обзаведясь соответствующей столичной моде статской одеждой, молодой офицер довольно скоро нашёл типографскую мастерскую, где чумазый наборщик и владелец в едином лице за час изготовил для него две дюжины визитных карточек на имя Берга и с упоминанием его истинного воинского чина. Ещё дюжину, смущаясь и стараясь не краснеть, Берг заказал якобы для своего товарища — на другое имя. Мастеровой, как истинный француз, принимая заказ, и бровью не шевельнул — разве что не преминул взять за второй комплект карточек вдвое, нежели за первые две дюжины.

В ожидании исполнения своего заказа Берг наскоро пообедал в ресторанчике неподалёку, а потом, наняв новый фиакр, велел ехать в салон мэтра Ворта.

Салон внушал почтение ещё на подходах к нему. У трёхэтажного особняка фиакр Берга был встречен расторопным помощником швейцара. Ему тут же вручили тяжёлую бляху с выгравированным номером «28», и пока Берг соображал, к чему бы эта бляха, помощник уже вскочил на подножку экипажа и велел вознице ехать на стоянку извозчиков за углом. Швейцар в форменной одежде, обильно украшенной галунами и позументами, распахнул перед посетителем тяжёлую дверь и с достоинством поклонился.

Вестибюль первого этажа особняка представлял собой огромную приёмную с бесчисленными креслами, козетками и диванами, где сидели и неторопливо прохаживались с полдюжины важных господ. Ноги Берга едва не утонули в гигантском ковре восточной работы. Стены приёмной, обитые светло-серым шёлком, были увешаны картинами. Там, где кончался ковёр, наверх вела широкая лестница белого мрамора, раздваивающаяся после первого марша.