Постапокалиптические будни. Пилот

Проснувшись, он испытал всепоглощающее чувство полной опустошённости. Казалось, будто те немногие искорки жизни, что ещё залежались на дне его измученной души, вдруг взяли и разом истлели, оставляя после себя холодное беспросветное отчаяние да гнетущее безмолвие. Видимо, причиной тому послужил тревожный, беспокойный сон, отпечатавший на щеках и подушке свой горько-солёный след, однако он больше не помнил своих снов. Они давно превратились в бездонную чёрную пропасть, которая тёмными ночами выдирала из него зубами душу, пережёвывала и выплёвывала её за секунды до пробуждения. Может, где-то на этом промежутке она и видела какие-то сны, но ревностно не желала ими делиться. Возможно, пыталась таким образом уберечь хрупкий воспалённый разум от безумного срыва, который капля за каплей стирал всё человеческое, что в нём оставалось.

– Может сегодня… – приняв сидячее положение и прислушавшись к собственным ощущениям, отрешённо спросил он сам себя и посмотрел на прикроватную тумбочку, примостившуюся у изголовья сонной капсулы.

Распознав отпечаток большого пальца, тумбочка удовлетворённо пиликнула, и на её передней облицовочной глади проявились ручка и квадратная дверца. Он с зарождающимся в груди трепетом потянул за ручку и достал с верхней полки модифицированный револьвер. Прикосновение к металлической рукояти вызвало в нём стойкое отвращение, порождённое моральными убеждениями его от природы миролюбивой натуры пацифиста. Но он больше не мог, не хотел продолжать и дальше влачить своё жалкое существование на полставки, а потому пересилил себя: торопливо схватил со дна последнюю пулю и нервно подрагивающими пальцами затолкал в барабан, желая покончить со всем этим, пока ещё пребывал в здравом рассудке. Однако едва тот с глухим щелчком захлопнулся, и чёрное дуло обдало ледяным дыханием область у виска – его вдруг охватил безотчётный, почти животный страх. В полумраке крохотного жилого отсека ему почудился ужасный рогатый силуэт с дьявольски горящими глазами, которые пристально наблюдали за ним, точно дожидаясь развязки кровавой драмы.

– Нет, нет, нет, – слёзно запричитал он, царапая кожу виска трясущимся в дрожащей руке дулом револьвера. – Уходи, убирайся! Не мешай мне сделать это! Молю тебя!

Но силуэт стоял не шелохнувшись, а его горящий взгляд всё также сеял в истерзанной душе смятение, заставляя её отступиться от своей опеки и явить украденные сны. И вопреки желанию она неумолимо отступала, слабела с каждой секундой, не в силах больше сдерживать поток рвущихся наружу постылых воспоминаний.

– Давай. Ну давай же! – чувствуя, как змеями ворочаются они в голове, от отчаяния практически прорычал он, пытаясь заставить одеревеневший палец спустить курок. – Сделай это уже наконец, чёртов трус!

Но было уже поздно. Кошмарные сны-воспоминания бешенным калейдоскопом завертелись перед глазами, вытаскивая из подсознания другую его личность, возникшую в результате трагических событий прошлого.