Постижение Петербурга. В чем смысл и предназначение Северной столицы

Царствование Николая II началось с Ходынки, царствование Ленина — с массового расстрела мирной демонстрации. И там и тут погибло много людей, однако там была непредусмотрительность и глупость власти, а тут уже осознанное и циничное отрицание ценности чужой человеческой жизни.

Но очень скоро то «первое страшное потрясение», как назвал события начала января Фёдор Шаляпин, заслонили другие потрясения, и не менее страшные. Казалось, огромный город испуганно притих. На крупнейших заводах и фабриках, особенно весной 1918 и 1919 годов, когда почти полностью иссякали запасы прошлогоднего урожая и рабочий паёк урезался ниже критического уровня, рабочие проводили забастовки. Эсеры осуществили несколько громких терактов. Вот и всё. Никаких массовых открытых выступлений против новых хозяев не было. Вооружённые выступления и заговоры контрреволюции встречались только в воображении чекистов, которые придумывали их один за другим.

Город терпел фактически молча. В канун Первого мая 1918 года с Обуховского завода сообщали: «Настроение подавленное, под влиянием голода, отчасти застращивания», с Путиловского — «Настроение инертное…», с Пригородной невской железной дороги и Патронного завода — «Настроение подавленное», из типографии газеты «Копейка» — «Царит уныние», с завода Симменс-Шуккерт — «Настроение очень апатичное. Не хотят слушать никого», с «Нового Арсенала» — «Настроение подавленное. Рабочие не уверены, что не будут расстреливать» [45. С. 220].

Зинаида Гиппиус писала в своём дневнике: «Россией сейчас распоряжается ничтожная кучка людей, к которой вся остальная часть населения, в громадном большинстве, относится отрицательно и даже враждебно.

<…> если это действительно власть кучки, беспримерное насилие меньшинства над таким большинством, как почти всё население огромной страны, — почему нет внутреннего переворота? Почему хозяйничанье большевиков длится вот уже почти три года? Как это возможно?» [17. Т. 1. С. 173–174]. Тем же вопросом в те дни задавались многие. «…На ком же, в сущности, держатся большевики? — неоднократно вопрошал в своём дневнике петроградец Георгий Князев, именовавший себя «средним русским интеллигентом». — Ведь только и слышно, как поносят большевиков… В трамваях, на улицах, особенно женщины, кричат, что хуже стало, чем при царе» [21. С. 100]. И сам же отвечает: «Держатся они потому, что одни запуганы и голодны, другие же хорошо устроены, и им выгодно создавшееся положение.» [22. С. 94, 119].

Участникам событий 1918 — начала 1920-х годов трудно было осознать глубинную суть происходящего. Но теперь, с высоты нашего времени, убийственно богатый опыт минувшего века воспринимается куда более цельно и глубоко. Теперь мы знаем: большевики сумели подчинить себе обе российские столицы, а затем всю бескрайнюю страну благодаря принципам тоталитаризма.

Современный петербургский исследователь Сергей Яров выделил пять таких принципов, но, правда, не давая им определения тоталитаристских.

Первый — «переплетение бытового и политического в повседневной социальной практике».

Организация семейного быта в условиях «военного коммунизма» оказалась поставленной в зависимость от политического поведения — продукты, одежду, новое жильё и многое другое стало возможным получить только при лояльном политическом поведении.

Второй — «соотнесённость группового и политического подчинения». В каком бы коллективе — рабочем, научном, учрежденческом — ни находился человек, деятельность этого коллектива направлялась большевистским политическим руководителем (комиссаром). А следовательно, и каждый индивидуум невольно вовлекался в эту направляемую деятельность и был вынужден ей подчиняться.

Третий — «включённость… в массовые ритуальные формы политической поддержки, оказываемой властям». Участие в собраниях, заседаниях, митингах, проводимых большевиками по заранее написанному сценарию, стало обязанностью, своего рода актом самосохранения, даже нейтральное отношение к власти рассматривалось как проявление враждебности («кто не с нами, тот против нас»). А попавший в толпу, как известно, утрачивает свободное, независимое мышление и превращается в элемент общего послушного стада.

Четвёртый — «подчинённость… большевизированному политическому языку…». Новая власть ввела в оборот огромное число слов-уродцев и неизвестных ранее русскому языку оборотов, идиом, которые коверкали привычную лексику, а та, в свою очередь, калечила сознание.