Постлюбовь. Будущее человеческих интимностей

Если вам кажется, что всё это либо истории давних лет, либо имеет отношение только к Америке с её совсем свежим опытом расизма, — давайте оглянемся вокруг себя. Сегодняшняя Россия не просто наследница колониальных политик Империи и СССР, она во многом продолжатель этих политик, — учитывая, какая важность придаётся вопросу территорий, учитывая конфликты вокруг национальных языков в пограничных странах и окраинных республиках, существование экономически зависимых регионов, — всё это политики неоколониализма. И, конечно, они сказываются на формировании гендеров. Как видит «русский» мужчина мужчин с Северного Кавказа? Достаточно почитать любые националистские телеграм-каналы или посмотреть опросы общественного мнения: стереотип о нецивилизованном маскулине, который «приезжает сюда и насилует наших

девушек» процветает до сих пор; расово-иной видится как угроза собственному доминированию над женщинами здесь. Мужчины же из Центральной Азии «отбирают наши рабочие места», а их тип маскулинности в глазах белого россиянина — в крайнем случае консервативный, но обычно подчинённый. То же самое касается женщин с Кавказа и Центральной Азии, как они видятся из центральной России — либо как безмолвные жертвы традиционного патриархата, либо как гиперсексуализированные, носители локальной экзотичности и, иногда, опасности. Это своеобразно работает и в сторону белых россиянок: в среде национал-маскулинов и инцелов женщин, заводящих отношения с расово-иными, называют «чернильницами», им угрожают, стигматизируют их детей. При всём этом даже либерально-настроенные граждане РФ продолжают удивляться, когда речь заходит про колониализм и расизм в этой стране. Тлостанова пишет, что на нашей территории колониальность власти шире капитализма, она не сводится к экономике. Это в Европе она зарождается в капиталистических отношениях, «но в том варианте, в каком ее заимствует Россия в период светской модерности, — это уже сложившаяся идеологическая и когнитивная система, в которой расизм играет ключевую роль, даже не будучи ясно сформулированным и выраженным в российском сознании». Учёные-деколониалисты отмечают разницу между «колониализмом» и «колониальностью», — последняя может длиться и процветать даже там, где нет буквально колониалистских проектов и экспансий, — она осаживается в нормы, поведение, ритуалы, образ мыслей, — то есть в систему знаний целиком. Ко всему этому добавляется «изобретение белизны» (whiteness) в 17–18 веке, о котором писал социолог Уильям Дюбуа: недостаточно было просто обнаружить, что есть жёлтые, чёрные, красные и т. д., — нужно было ещё обнаружить и концептуализировать собственную белизну, наделить её почти религиозными чертами. И вот это — колониальность как когнитивная система, уничтожавшая другие космологии и «способы знать и производить знание», доступная к экспорту в любые регионы, — видимо, самый опасный эффект от колониальной модерности.

100 % женщины