Postscript

– Да, – говорит он без всякой радости. – Это уже вторая ремиссия, при опухолях мозга такое бывает. В первый раз я не был готов уйти. А теперь, если случится обострение, хочу заранее привести все в порядок, чтобы семья не страдала.

Я киваю. Сердце сжимается: даже в ремиссии он готовится к смерти, на тот случай, если опасность не миновала.

– У моего мужа была первичная опухоль мозга, – пытаюсь я поддержать разговор, но как только слова слетают с моих губ, понимаю, до чего они неуместны. Ведь все знают, что Джерри умер.

Я пришла сюда, чтобы покончить с этой историей, прежде чем включусь в нее эмоционально. Но, едва войдя в дверь и увидев этих людей, я поняла, что отсчет пошел. Песочные часы перевернуты. И теперь, когда с еле различимым шорохом ссыпаются песчинки, я надеюсь, что мой сегодняшний визит – это все, что от меня требуется. Я сниму с себя груз вины, постараюсь чем-то помочь – и вернусь к своей жизни. На все уйдет час, не больше.

Перевожу взгляд на девочку с ребенком, Джинику. Может быть, на этом они перестанут меня преследовать. Нет, им придется перестать, потому что я твердо попрошу их об этом. Малышка Джуэл тихонько сидит на коленях матери, играет браслетами на ее запястье. Чувствуя на себе общее внимание, Джиника произносит, уставившись в пол:

– Рак шейки матки.

Говорит она сквозь зубы. Видно, что ей не по себе.

Хорошо. Отлично. Скажи им – и на этом всё. Скажи, что не хочешь здесь быть, что помочь не можешь. Устанавливается молчание.

– Как видите, все мы на разных стадиях нашей болезни, – вступает Джой, главный голос группы. – Рассеянный склероз не смертелен, но неизлечим, и процесс в последнее время прогрессирует. Энджеле, как нам казалось, лечение хорошо помогало, но потом она стала стремительно сдавать. Пол в прекрасной физической форме, но… кто его знает… мы все постоянно то вверх, то вниз, верно? – ищет она поддержки у остальных. – Думаю, я вправе сказать за всех нас, что не знаю, сколько полноценного времени нам осталось… И все-таки мы еще здесь, и это главное.

Все согласно кивают, кроме Джиники, для которой это точно не важнее всего.

– Некоторые из нас придумали, что будет в их письмах, другие – нет. Мы будем благодарны, если вы нам поможете.

Это окошко, в которое я еще могу выскочить. Они люди, они поймут, а если и нет – какое мне дело! Ведь их не волнует моя психическая устойчивость, а я должна заботиться прежде всего о себе. Я сажусь ровнее.

– Я должна вам объяснить…

– Вот у меня есть идея, – перебивает меня Берт. Он задыхается, когда говорит, что никак не сказывается на обилии слов. – Это «охота за сокровищами» для моей жены Риты, и вы бы мне пригодились, чтобы разбросать подсказки по всей стране.

– По всей стране?!

– Это будет как викторина, как пасхальная охота за яйцами. Вот, к примеру, первый вопрос: в каком сражении погиб Бриан Бору? [1] Рите придется поехать в Клонтарф, и там будет ее ждать мой следующий вопрос. – Тут его сотрясает приступ кашля.

У меня начинает дергаться глаз. По всей стране – этого еще не хватало.

– Слушай, а ты жмот, – поддразнивает его Пол. – Нет бы послать Риту на Лансароте, как Джерри отправил Холли.

– Отстань, – отмахивается Берт, скрещивает руки на груди и переводит взгляд на меня. – А чего это он послал вас туда?

– У них был там медовый месяц, – отвечает Пол за меня.

– О да! – Джой мечтательно прикрывает глаза. – И вы там видели дельфинов, правда?

У меня голова кругом оттого, что они рассуждают о моей жизни так, словно это какой-то эпизод из телевизионного реалити-шоу. Треплются, как у кулера в офисе.

– Он оставил билеты у турагента, чтобы она их забрала, – сообщает Джиника Берту.

– А, ну да, – припоминает он.

– А какая там связь с дельфинами? Вы не рассказали об этом в подкасте, – говорит мне Пол, протягивая руку за шоколадным печеньем. Они все на меня смотрят, и я совершенно теряюсь. Это выше моего понимания: как можно вот так запросто обсуждать чужие письма! Конечно, я кратко рассказывала о них в магазинчике Киары, где нас слышали тридцать человек. Но я как-то упустила, что, загруженный в разные девайсы, рассказ этот пойдет дальше, что люди станут слушать его у себя дома для развлечения. И то, что они вскользь, как нечто вполне обыденное, упоминают самые важные, самые глубокие и самые темные переживания моей жизни, как бы изымает меня из реальности, словно я покинула тело.

Я рассматриваю их, одного за другим, пытаясь подстроиться под темп разговора. Вопросы летят в меня, словно у нас викторина на скорость. Я и хотела бы ответить, но не поспеваю. Мою жизнь не вместить в торопливый односложный ответ, она требует контекста, общего плана, мизансцен, пояснений и эмоционального отклика, а не скорости пулеметной перестрелки. Мне взрывает мозг сам факт, что они говорят о письмах, о том, как их написать и оставить, так бесцеремонно, по-свойски. Хочется встряхнуть их всех и спросить, слышат ли они себя вообще.