Посты сменяются на рассвете

Бланка взяла из груды платьев одно, голубое с кружевами, приложила к талии. Вспомнила: на ней тогда было такое же — голубое с кружевами. Ей исполнилось шестнадцать. Ее первый бал. И он танцевал с ней... Помнит ли он тот бал? Помнит ли он все, что было у них потом?.. Они уже хотели обручиться. И вдруг все оборвалось. Где он? Что он?.. Неужели он все забыл? Не может быть! Но тогда почему же за все это время — ни слова, ни строки, никакого известия? Боже, она так давно ничего не знает о нем!..

— Что ты знаешь о Конраде? — спросила она.

— За него не беспокойся. Он стал в Штатах крупным боссом. Хоть магистр искусств, а не дурак. Не то что покойный муж его сестры и ваш родственничек.

— Босс...

В приложении к Конраду это слово Бланке не понравилось. Конрад — босс... Наверное, это очень глупо и старомодно, но она все так же самозабвенно и пылко любит его, как в тот первый день, в шестнадцать лет. Она держится за эту любовь, как тонущий в море за борт шлюпки. Но может быть, в этом ревущем, взбунтовавшемся море только любовь и верность имеют смысл. Уляжется буря, утихнут страсти — и они увидят солнечные и прекрасные берега. Они приглядятся — и окажется, что это все та же Куба, очищенная новыми ветрами, промытая новыми дождями. Что-то подобное говорил ей Конрад. Сейчас она представила его лицо и почувствовала, что ей стало легче. И наконец сказала то, ради чего пришла сюда:

— Передай Конраду: я все так же люблю его. Передай! И я верю в него...

— Для этого ты и пришла?

— Нет.

— Не ври. Смешно! Среди этой крови и грязи ты еще можешь любить и верить... Хорошо, я передам.

Бланка достала ключ, протянула:

— И вот... От моей комнаты. Авенида Уна, тридцать семь. Если он вернется... Когда бы он ни вернулся...

Мерильда взяла ключ, спрятала:

— Уна, тридцать семь. Хорошо. Ты останешься ночевать?

Бланка заторопилась, одернула блузу:

— Не могу. В полночь заступать на дежурство. Боюсь, не смогу и проводить — меня сменят на посту только на рассвете, и я сейчас же уеду.

— Какое дежурство? Какие посты? Что ты вообще сейчас делаешь?

Мерильда отступила на несколько шагов и впервые внимательно оглядела подругу. На Бланке была голубая блуза, зеленые брюки с накладными карманами, высокие ботинки на толстой подошве — форма милисиано.

— Что это за маскарад?

— Я работаю на радиостанции «Патриа».

— Поешь?

— Пишу репортажи.

— Кому это нужно?

— Прежде всего мне.

— За это платят деньги?

— Немного... Дело не в деньгах.

— А-а, понимаю...

— Я работаю целые дни, а иногда и ночи. Сейчас пойду на пост, а утром уезжаю в Лас-Вильяс. Я устаю как мул, никогда в жизни так не уставала. Но мне это нужно!

Мерильда покачала головой:

— Ох, Бланка, не кончится это добром! Ты суешь свою глупую романтическую башку в самую пасть.

— Что же мне еще остается? Я должна».

— «Должна, должна»!.. Как хорошо не быть никому ничего должным! И себе — в том числе! — перебила Мерильда. — Как я рада, что уезжаю!

— Счастливого тебе пути.

Они обнялись, поцеловались.

— Жду тебя в Штатах. Братцу все передам. А ты береги себя.

Бланка отошла к дверям, в последний раз обвела взглядом комнату:

— Адиос, Мери...

Вышла.

— Ох как стучат твои ботинки! — бросила ей вдогонку Мерильда и снова склонилась над чемоданами.

Гулко хлопнула дверь. Бланка с минуту постояла в палисаднике. Воздух был густой и душистый. Горьковатый. Она поймала на циферблат часов отсвет из окна. На посту ей надо быть через полчаса. Нога уже ныла меньше, и штанина высохла.

Пора!..

Девушка пошла вниз по улице, к черному до горизонта, неугомонно грохочущему океану. «Да, как гулко стучат мои ботинки!..»

3

Было уже совсем темно, когда, закончив все дела на борту, Лаптев смог наконец сойти на пирс.

Теплынь!.. Трудно представить, что в Москве в этот самый час идет снег и светятся за стеклами окон разноцветные огоньки елок... Андрей Петрович пообещал внуку привезти живого крокодила — такого, как на марке. На худой конец — обезьянку или попугая.

Город мерцал огнями в нескольких километрах от порта. А здесь тянулись пакгаузы, глухие заборы.

Поздно. Но утром у него дела на судне, да и Лена может уйти. А у него всего-то двое суток...

Андрей Петрович поднял руку.

Такси оказалось «кадиллаком» — ни более ни менее — с желтой крышей и с девицей-негритянкой за рулем. Лихо развернув, девица вырулила на автостраду. Машина нырнула в тоннель, сверкающий белой глазированной плиткой, и вынеслась на набережную. Справа громоздились башни крепости. На дальней, выступающей в море, вспыхивал, скользил по воде и гас голубой луч прожектора. Вспыхивали и гасли огромные огненные письмена.

Девица сделала крутой вираж. Затормозила. Лаптев едва не расшиб лоб о ветровое стекло. Негритянка одарила пассажира великолепной улыбкой.

Он оглядел особняк, сверил адрес. «Недурно...» Окна приглушенно светились. «Так и позвонить? — Он глупо оробел. — Надо было позвонить из порта». Но телефона он не знал.

Лаптев не видел Лену много лет — был в очередной своей «спецкомандировке», а когда вернулся, узнал, что они всей семьей уехали на Кубу.

Что означает это ее письмо? Может быть, призыв о помощи?..

Он поднялся на крыльцо.