Посты сменяются на рассвете

Машина выехала с тропы в поселок. Промчалась мимо безмолвных, с редкими огнями домов. И вот уже — матово мерцающее полотно шоссе Виа-Бланка. Сияет луна. Справа, у самой дороги, искрится море с проступающими на его фоне силуэтами пальм.

Васкес достал сигару, откусил конец ее, с удовольствием раскурил. Оглянулся на стекло, отделяющее кабину от кузова. Нарушил молчание:

— С виду такая тихонькая и премиленькая, а? Но я тебе скажу по секрету... — Он доверительно придвинулся к бородачу. — Контра! Из самого гнезда! Радио, всякие там магнитофоны — для прикрытия. Мы за ней давно присматриваем!..

Мужчина молчал. Казалось, и не слушал. Впереди по шоссе замелькали красные огоньки. Бородач прибавил скорость. Хосе вцепился в его руку:

— Стой! Это же контрольный пост!

Водитель продолжал жать на акселератор.

— Стой ты! С ними не шути — стреляют без промаха!

Автобус притормозил. Подошел патруль. Бородач сунул руки в карманы.

— Свои! — бодро крикнул Хосе, доставая удостоверение. — От капитана Обрагона! — Он высунулся из кабины: — Да это ты, Рамон?

— А, Хосе! — узнал боец. — Давай проезжай!

Машина тронулась. Васкес крикнул:

— Желаю удачи! — И снова придвинулся к водителю: — Ждем важного гуся... — Он опять покосился на стекло салона. — С того берега... Тому, кто поймает, повышение обеспечено. На фото — так, ничего особенного. И ростом — с тебя, не выше.

Он включил фонарик, посветил в лицо водителю:

— На тебя, Родригес, похож. И родинка на щеке. Только без бороды.

— Убери фонарь, слепит, — впервые за всю дорогу нарушил молчание мужчина. — Чудесный ты парень.

— Ты тоже мне нравишься, — отозвался Хосе. — Надо нам встретиться в теплой обстановке.

— Может, и встретимся, — проговорил водитель.

9

Они ехали в порт на рейсовом автобусе. Хоть и жара, а кондуктор — в темном форменном пиджаке, при галстуке, в золотых очках. Профессор, да и только!.. Выдал и прокомпостировал билетики, на оборотной стороне которых были отпечатаны политические карикатуры и революционные лозунги. У Лаптева: «!Venceremos!». Он попросил билеты у своих спутниц. У Хозефы — «!Patria o muerte!», а у Лены — «!Ordene, comandante!». Это фамильярно-энергичное обращение: «Приказывай, команданте!» Андрей Петрович уже видел на плакатах, расклеенных по городу: Фидель изображен в полной солдатской выкладке стоящим на склоне горы и смотрящим вдаль.

Андрей Петрович еще утром, из кабинета Феликса, позвонил Эрерро. Росарио не оказалось — уже на работе, начинают в институте в семь. Идти в их дом Лаптеву почему-то не хотелось. Договорился с Леной, что встретит ее и дочь в холле «Гавана либре».

Ждал битых два часа. Бесцельно тратил такое дорогое время. Ругая женщин про себя на чем свет стоит, в нетерпении вышагивал по мраморным плитам холла. В продуманном беспорядке громоздились в холле обкатанные океаном валуны, из натуральной красной земли росли пальмы, бананы и кактусы. Вмонтированный в бронзовую позеленевшую абстрактную скульптуру, журчал фонтан. С потолка свешивались гирлянды бумажных цветов и станиолевого «дождя», зеркальные разноцветные и прочие традиционные украшения, а посреди тропических растений холла стояла «елка» — тропическая сосна с длинными неколючими иглами, припорошенная ватными хлопьями «снега», которого здесь никогда не видывали. Все это были приметы недавнего празднования Нового года. У дверей концертного зала собирались юноши и девушки в форменных блузах, с пистолетами на поясах и одинаковыми треугольными голубыми лоскутами, спадающими с погона на плечо. Транспарант над входом в зал приветствовал участников конгресса учителей-добровольцев. То там, то здесь — группки. Звучала чешская, польская, болгарская, немецкая речь. Лаптев увидел и соотечественников. Многие были одеты почему-то в яркие клетчатые ковбойки. Прислушался: «Надои... Искусственное осеменение... Страховые запасы силоса...» В одной из групп увидел и тех парней, которых привез сюда на «Хосе Ибаррури». Тут же прохаживались в расшитых золотом одеяниях служители отеля. Судя по повадке — ветераны. Да, многое они повидали в этих стенах.

Наконец, еще за стеклом двери, он увидел Лену и с нею — высокую девушку. Как ни в чем не бывало, болтая, они неторопливо поднимались по ступеням. Фотоэлемент предупредительно раздвинул перед ними створки.

— Ну, знаешь, набрались испано-кубинских привычек!.. — с досадой начал было Андрей Петрович, но, пораженный, замолк. Его буквально ослепила красота дочери Лены. Хозефа взяла все лучшее, что было у матери и отца — еще тогда, в молодости: чудесный овал лица Лены с выступающими скулами и ямочками на щеках, ее серые, с голубизной, большие глаза, четко очерченный рот, ее хрупкую, с девичьи угловатыми плечами и ключицами фигуру, пышную пшеничную гриву. А от Росарио ей достались темные брови, шафранная смуглость, мягкая улыбка и грация пикадора, легкая и полная изящества. Она была затянута в синюю униформу, с таким же треугольным лоскутом, свешивающимся с погона на плечо; на туго перехватившем талию ремне, украшенном латунными кнопками, висела кобура.