Посвящение в Мастера

— Эх, ты, невежда! Не знать значения такого слова! Да ты и часа не можешь без него обойтись! Это твой воздух, Вадик, твой хлеб, твоя самая большая любовь!

— Ну вот, запричитала! Моя самая большая любовь — это любовь музы, которая как кинула меня месяц назад, так с того дня носа и не кажет!

— А я о чем говорю? Инспирация — это молоко из груди твоей неверной музы!

— Ну-ну, потише! Моя муза слишком молода, чтобы я из ее груди молоко сосал!

— А ведь сосешь, — Катарина томно потянулась, закатила кокетливо глазки, сладко провела языком по верхней губе (и проделала все это так искусно, так артистично), — сосешь ведь, глупенький, и упиваешься этими редкими мгновеньями! — потом вдруг резко наклонилась навстречу Ходасевичу и ужалила-поцеловала его в шею, оставив неровный пятак засоса. Подняла голову и разразилась густым, как барабанный марш, хохотом.

— Что ты делаешь, ненормальная?! — Вадька шутливо оттолкнул от себя девушку и тоже рассмеялся. — Хоть ты тресни, но не стану я сосать у своей музы грудь!

— Ну и дурак! — не на шутку разозлилась Катарина. — Инспирация — это вдохновение, балда!

— А по-моему, внушение, — уже не так непримиримо, но все же продолжал упрямиться Вадька.

— Нет, вдохновение! Твое духовное сношение с Богом… А по большому счету — может, и внушение. Господь внушает тебе гениальные свои идеи и проекты, осеменяет ими твое неразвитое, никудышное, как глинозем, сознание. И часто делает это совершенно напрасно. Ведь ты неблагодарный, ограниченный и без царя в голове! Это ж надо — унитаз со свистком! Такое только ты мог придумать!

— А ты лучше, что ли? Приравнять время к продуктам пищеварения! А?.. У меня унитаз-фарс получился, а у тебя штучка похлеще — толчок-палач! Так что, Катарина, мы с тобой одного поля ягоды, — философски заключил Ходасевич. Затем весело так глянул по сторонам: — У тебя выпить ничего нет?

— Нет… не одного поля, — глядя на Вадьку совершенно серьезными, бледно-зелеными, цвета разведенного виноградного сока, глазами, не согласилась Катарина. — Ты, Ходасевич, уничижительно относишься к вдохновению.

— Я мастер. Зачем мастеру вдохновение?

— Тогда тебе и муза ни к чему.

— Ну, это ты зря! Муза — совсем другое дело. Без нее мне никак нельзя!

— Дурачок! А муза что дает тебе? Вдохновение! На то она и муза!

— Ну ты сказала! Разве можно назвать вдохновением то, что дает муза? Это все равно что наше Сумское море приравнять к Черному или Балтийскому! Лужу — к морю! Ты понимаешь, о чем я говорю? Разве вдохновеньице, назовем его так, разве вдохновеньице, дарованное музой, может сравниться с тем подъемом, который ощущаешь, когда к тебе неожиданно приходит… Бог? Да, Бог! Как же редко случается со мной такое!.. Тебя удивляет, что я вспомнил о Боге? Но вдохновение и в самом деле милость Божья! Лишь Его одного. По сравнению с ним импульсы, которые временами сообщает нам муза, — детский лепет! Ведь музой оборачиваются исключительно земные вещи. Ну, какой пример привести?.. Цветущий сад — первое, что сейчас пришло в голову. Он создает поэтическое, ни к чему не обязывающее настроение. Из-под пера как бы невзначай сыплются легкие буквы-лепестки, которым уготовано скорое увядание. А вокруг витает повторяющийся из года в год аромат весеннего сумасшествия!.. Банально? А что ты хочешь — музы давно уж превратились в апатичных ведьм и привидения. Поэтому ничего оригинального от них не дождешься!.. Или вот другой пример, еще более избитый — женщина, любимая, казалось бы, до конца жизни. Или обреченная тихая осень… вся из себя парадная, как гроб «нового русского». Да мало ли таких примеров, примеров пришествия к нам музы! Даже великое творчество имеет земные корни. Ну, кроме тех редких случаев, когда кистью или словом управлял Господь. Да… Но вот что еще я хотел сказать. Не случайно, думаю, вдохновение… или, как ты выразилась, инспирация рифмуется с конспирацией. То, что мы очень редко (или вообще никогда!) переживаем, испытав Божью благодать, милость Его, — это большое таинство. Это очень интимно. Мы бережем вдохновение в сердце своем и разуме. Скрываем от приставучих взглядов соглядатаев. А потом беременеем какой-нибудь Его идеей, вытолкнутой на поверхность сознания окрепшим в нас вдохновением. Вынашиваем в себе чудо, ходим с ним по улицам, ложимся спать, обдумываем его, присматриваемся к нему, обратив внутрь себя бездумный, как могло бы показаться со стороны, взгляд. И вот — рожаем. А бывает, роды наступают сразу — бурные, стремительные, вызывающие у нас спазму в горле и слезы на глазах. Будто нетерпячее вдохновение пинком вышибло из нас дитя скоротечного нашего творчества…

— Сам придумал или кто надоумил? — остановила Вадькин поток сознания Катарина, внимательно следившая за ним больше даже не взглядом, а полуоткрытым ртом, словно в нем скрывался Катаринин третий глаз. Ходасевич, продолжая сидеть на столе среди керамических поделок, с нарочитой беспечностью раскачивал левой ногой.

— А Бог его знает, откуда это из меня поперло!