Потемки

Я… точнее, мое арендованное тело поднимается с подстилки-татами и смотрит на комнату: чайный столик, икебана у стены, непрозрачное светящееся окно. И два процедурных кресла за ширмой, в которых покоимся я и моя жена. «Свадебное путешествие, – всплывает в памяти ее голос. – Ни у кого еще не было такого!»

Арендованное тело поворачивает голову и видит рядом с собой второго носителя, который смотрит на мир глазами жены. Они берутся за руки и покидают дом.

«Щьить-щьить…»

Не помню, сколько проходит времени.

Снова стою посреди комнаты и глазами носителя наблюдаю за своим телом: оно лежит в кресле, оплетенное трубками и проводами. Жена покоится рядом, и с ней что-то не так.

– Живот, – тихо говорит Джолли, стоящая за спиной. – Она… то есть я… беременна?

– Уже нет, – бесцветным голосом произношу я и рукой Сэда указываю на терминал медицинского бота, контролирующего виртуальный тур. Посреди экрана мерцает: «Удаление плода завершено. Путешествие не нарушено».

Джолли кричит, но я не слушаю – методично ищу в настройках Сэда нужный пункт. Палец замирает возле команды «Стереть память», затем раздается щелчок и наступает темнота.

«Щьить…»

Сэд запрокинул голову: по небу ползли тучи, они появлялись с одной стороны прозрачного купола и исчезали с другой. Сэду почудилось, что он все еще сидит в своей яме; вот только воспоминания… На секунду ему остро захотелось вернуться назад, в ночь беспамятства, когда он повстречал белого кролика. Сэд склонился к мерцающему экрану и прошептал в пустоту, уже зная ответ:

– Мелкая, кто ты?

– Ваш нерожденный ребенок, – донесся детский голос. – Точнее, цифровая копия его мозга. Я превратилась в электронный фантом и повзрослела в виртуальном мире. Но я вас не виню! Вы не знали, что я уже есть, когда отправлялись в путешествие. Медицинский комбайн просто позаботился о мамином здоровье… И я не одна такая! Скоро нас станет много на этой планете.

Послышались глухие удары: Джолли била кулаками в пол – неистово, до крови. Сэд пошатнулся, зажал рану в груди и прохрипел:

– Зачем тебе все это?

– Я хотела найти солнышко. Теперь я знаю, что его спрятал господин Че. Он плохой. Он искусственный, а я настоящая! И это Че заставил людей видеть тучи! Так ему легче управлять…

– Че больше нет, а мой чип сгорел! – выкрикнул Сэд. – Но я не вижу солнце.

– Есть еще один чип – в твоем истинном теле. Он до сих пор работает, поэтому ты видишь тучи. Но это не важно! Истинное тело скоро умрет, а я верну вам свет, птичек и лес. Мы будем жить тут втроем…

– Стоп-слово, – прошептал кто-то над ухом.

Сэд обернулся – Джолли стояла рядом.

– У нас есть стоп-слово, чтобы вернуться в родные тела, – выдохнула она. – Ты восстановил нашу память, и я вспомнила. Надо сказать одновременно.

– Мама, папа! – пропела мелкая. – Я начинаю творить новый райский мир! А чтобы вам не было грустно, я сотру все плохие воспоминания…

– Давай! – крикнула Джолли. – Говори чертово слово! Еще немного, и я передумаю.

Сэд зашелся в кашле, затравленно обернулся к экрану – там высветилась детская мордашка, похожая на лицо мелкой. По щеке ребенка сбежала слеза.

– Мама, папа, не бросайте меня снова! Ваши родные тела уже старые, ведь прошло много-много лет. Я не умею лечить раны, зато могу переписать вас в дополненную реальность.

– Сэ-э-эд! – простонала Джолли.

Он наконец унял кашель, набрал побольше воздуха и в последний раз глянул на экран. А затем ощутил, как воздух в последний раз выходит из горла, рождая звук.

Открывать глаза больно. Еще больнее шевелить руками. Какая-то гадость засунута в рот и нос; я выплевываю гибкую трубку и кашляю, по-стариковски долго и тяжко. Пытаюсь приподнять веки и ощущаю яркий свет, льющийся из разбитого окна. Я прикрываю глаза ладонью и замечаю, как пошевелилась в своем кресле жена. Что-то еще мелькает в поле зрения… медицинский экран. Там детская физиономия и бегущие строчки текста:

«Мама, папа, привет!»

Всеволод Болдырев

Золотой мальчик

С куля нажору всем не было. Будто и воровали зря.

Петюня уж совсем в босяки собрался податься: приготовил лапти, жердь, ломик, чтобы не с пустыми руками на большак, но за ночь передумал. Все одно – что на дороге пухнуть с голоду, что дома. Здесь хоть свои. А в босяках мерзость одна. Плюнув, Петюня взял ломик и пошел ночевать на пашне. Набросал бурьяна, укутался в кожушок. Глядел на горбатую борозду, на звездное небо, грыз плесневелый сухарь. Мерз. И ждал.

Утром воротился ни с чем. Бросил ломик под лавку, сам уселся поближе к печи – прогнать стыль из молодых костей.

– Ну? – Маковка, мятая и теплая спросонья, громыхнула котелком в столешницу. – Бесов видал?

В клейком вареве было место крапиве, салу и мякишу.

Утирая слюни рукавом, Петюня отказался. И без него ртов полон двор.

– Не видал.

– Так еще бы, – хмыкнула Маковка, убирая снедь обратно в подпол, – попортили озимые уже. Батя говорит, и яровые сгноят…

И то верно, подумал Петюня, пустая борозда стоит. На пустой крючок и дурной карась не клюнет, а здесь целые бесы!