Потемкин

В июле 1791 года даже недруги Потемкина поняли, что он уезжает из Петербурга победителем. «Ему так доверяют, — информировал английский посланник Уитворт свое министерство, — что он имеет теперь полную свободу решать», заключать мир с Турцией или продолжать войну. Что же касается козней Зубова, «то нет никакой вероятности, что они увенчаются успехом — так велика благосклонность к Потемкину императрицы».^[985] Спустя много лет Зубов признавался, что так и не смог устранить Потемкина со своего пути: «А устранить было необходимо, потому что императрица всегда сама шла навстречу его желаниям и просто боялась его, будто взыскательного супруга. Меня она только любила и часто указывала на Потемкина, чтоб я брал с него пример».^[986]

Как только мы поймем, что Потемкин был очень и очень далек от падения, станет ясно, что рескрипт 18 июля стал его триумфом, с лихвой компенсировавшим все неудачи в борьбе против Зубова. После подписания мира с Турцией Потемкин был бы свободен в осуществлении своих дальнейших планов; он мог начинать войну с Польшей и даже принимать решения о форме польской конституции. При этом, конечно, он стал бы согласовывать детали с Потоцким — дело должно было выглядеть так, будто поляки сами обратились к России за помощью. Рескрипт означал, что Потемкин убедил императрицу: осуществление его планов может подчинить поляков, не доводя Польшу до раздела. Однако Екатерина сочла необходимым уточнить, что, если замысел князя не удастся, раздел остается единственным выходом из положения.^[987]

В последний вечер в Петербурге светлейший обедал у своей племянницы Татьяны Энгельгардт. В числе гостей находилась графиня Головина. Она считала светлейшего самым безнравственным человеком столицы, но в этот раз ему удалось тронуть даже ее: Потемкин говорил, что скоро умрет.

24 июля 1791 года в 4 часа утра Потемкин выехал из Царского Села. Вослед ему Екатерина послала записку, исполненную теплотой их прежней любви. «Прощайте, друг мой, — заканчивала она. — Целую вас». Больше они не увиделись никогда.^[988]

33. ПОСЛЕДНИЙ ПЕРЕЕЗД

Скидайте шаль вы алу,

Стирайте красоту,Привез печаль не молу, Оденьтесь в черноту.Ваш дядюшка скончался,

В степи и на плаще;Он с нами навечно расстался, Вам жить велел еще.Солдатская песня

В Могилеве светлейшего приветствовал звон колоколов и пушечный салют. Чиновники, дворяне из самых отдаленных уголков губернии, дамы в лучших своих нарядах ожидали его у губернаторского дома.

Как только экипаж остановился, все бросились к нему, но князь Таврический, в летнем халате, покрытый пылью, прошел в дом, ни на кого не взглянув. Вечером, за обедом, он пригласил польского патриота Михаила Огинского присоединиться к своей свите и удостоил беседы — о Голландии, «которую он знал так, словно прожил там всю жизнь, об Англии, о правительстве, обычаях и нравах которых ему известно решительно все», о музыке и живописи, «прибавив, что англичанам незнакомо ни то, ни другое». Перейдя к обсуждению военного искусства, Потемкин объявил, что ключ к победе — это умение нарушать правила: «Стратегом нужно родиться».^[989]

Когда Потемкин подъезжал к Молдавии, князь Репнин уже вел переговоры с великим визирем в Галаце. Потемкин радостно сообщил Екатерине, что 24 июля подписаны прелиминарии, — но 31-го, когда ему оставался всего день пути, Репнин согласился на перемирие. Рассказывали, что Потемкин был в ярости на Репнина, укравшего его триумф. «Как, — сказал он ему, — будучи ничтожным учеником Мартэна [...], осмелился ты в мое отсутствие предпринять такие действия? Кто приказывал тебе так поступать?» — сообщает один из мемуаристов. Репнин был масоном-мартинистом, племянником Н.И. Панина, и входил в ближайшее окружение великого князя. Несмотря на это, он стал деятельным помощником Потемкина. «Библия объединяет их», — иронически объяснял де Линь.^[990] Но в этот раз Репнин, заверенный письмами из Петербурга в том, что Зубов защитит его от неудовольствия Потемкина, решил действовать без согласования со светлейшим и допустил серьезную ошибку.