Потемкин

«Сердечному другу Сенюшеньке» Завадовский поверял многие тайны. Например, описывал напряженные отношения внутри треугольника — он, императрица, Потемкин — вскоре после возвращения Григория Александровича из Новгорода: «Приезжий с государыней получше. Против меня тот же. Да я рад, лишь бы он ея не прогнев-лял: меня же он раздражить никогда не может. Напрасно вы стараетесь находить средства сделаться его другом. Он не родился с качеством для сего нужным. Таланты его высоки, но душа… (так в тексте. — О. Е.) Всех совершенств не дает природа одному человеку. Таким сделать его, каковым быть ему надобно и любящим его особу и Отечество желательно, никак нельзя и вотще все будут помышления. Со мною он не будет николи искренен, потому больше, что он сам знает, что его довольно знаю»⁵⁴.

Странные нравоучения в устах человека, уведшего у соперника жену. Или Завадовский полагал, что обманутый муж станет его искренним другом?

Небезоблачны были и отношения Екатерины с новым любимцем. Письма императрицы показывают, как женщина, привлеченная чувствительностью и нежностью красавца малороссиянина, быстро начала испытывать скуку в «тихой заводи» его объятий. «Я думала вечера проводить с тобою время в совершенном удовольствии, а напротиву того, ты упражняешься меланхолиею пустою», — упрекала она фаворита. «Царь царствовать умеет, — пишет о себе Екатерина, — а когда он целый день, окроме скуки, не имел, тогда он скучен; наипаче же скучен, когда милая рожа глупо смотрит, и царь вместо веселья от него имеет прибавление скуки и досады»⁵⁵.

Письма к Завадовскому представляют собой разительный контраст с письмами к Потемкину. Последний — пылкий любовник, грозный муж, все понимающий и прощающий друг, сотрудник, без которого Екатерина как без рук. Петр же Васильевич — игрушка, предназначенная для увеселения и отдыха государыни. От него этого даже не скрывали.

«Я повадила себя быть прилежна к делам, терять время как можно менее, — писала ему императрица, — но как необходимо надобно для жизни и здравия время отдохновения, то сии часы тебе посвящены, а прочее время не мне принадлежит, но империи…Спроси у князя Орлова, не истари ли я такова. А ты тотчас и раскричишься, и ставишь сие, будто от неласки. Оно не оттого, но от порядочного разделения время между дел и тобою. Смотри сам, какая иная забава, разве что прохаживаюсь. Сие я должна делать для здоровья»⁵⁶.

Не замечая безжалостности своих слов, Екатерина ставит Завадовского на одну доску с пешими прогулками. И то и другое — забавы.

Эту особенность в положении нового фаворита быстро почувствовали иностранные дипломаты. «Он был бы лучшей фигурой, чем Потемкин, — замечал Корберон 11 февраля 1776 года, — …если б не был для Екатерины просто любимцем»⁵⁷. Причем француз, называя Завадовского любимцем, употребляет слово «amusette», которое имеет уничижительный оттенок и может быть переведено как «домашний любимец» или «любимая игрушка». Для кого За-вадовский «был бы лучшей фигурой»? Вероятно, для тех, кто пытался получить влияние на политику России. В данном случае для версальского двора.

Завадовский и сам понимал унизительность своего положения. В одной из записок он жаловался Екатерине, что она хочет «умертвить» в нем честолюбие. Значит, честолюбие все-таки было. Однажды И. И. Бецкой как бы между прочим позвал нового фаворита «сидеть в Совет», но императрица отклонила это «дружеское» предложение, после чего «голубинка Петруса» проплакал всю ночь.

На придворной сцене Завадовский чувствовал себя неуверенно и даже не отваживался помочь другу «Сенюше», нуждавшемуся в его поддержке. В феврале 1776 года графиня Румянцева писала мужу: «Семен Романович приехал, и так худ, слаб, в ипохондрии и, думаю, пойдет в отставку, считая себя обиженным, что по сю пору бригадир. Петр бы Васильевич, может быть, ему и помог бы, да сам собою не отважится делать, чтобы не рассердить больше и на себя поднять, а видно, что сам просить или говорить об нем Григорию Александровичу не хочет. А дружба Воронцова с Завадовским такова же, как и прежде была».

Дружба дружбой, а пожалования и производства в чины сами по себе. Куда как удобно было не утруждать государыню просьбами о друге и оправдываться нежеланием Потемкина подтолкнуть Воронцова из бригадиров в генералы. Воронцову следовало бы в мемуарах пенять Петру Васильевичу за то, что его карьера в определенный момент забуксовала. Ведь Завадовский читал императрице его письма, Екатерина хвалила корреспондента за «дружеское пристрастие» к ее любимцу. Тут бы и сказать: матушка, вот достойный человек, храбро сражался во время войны, пожалуйте его генеральским чином. Но нет, Завадовский не решался.

Бросается в глаза, что Потемкин и его соперник вели себя в сходных обстоятельствах совершенно по-разному. Пушкин записал грубый стишок, который, по слухам, Григорий Александрович послал одному из друзей, после возвышения:

Любезный друг, Коль тебе досуг, Приезжай ко мне; Коли не так, Лежи…………⁵⁸.