Единственными школьными предметами, которые он вспоминал с некоторой любовью, были спорт и искусство. Спорт ему всегда давался легко. Ему было достаточно понаблюдать за игрой в течение минуты, и его тело уже инстинктивно знало, как надо перемещаться. Что же касается искусства, ну, в общем, он никогда не выделялся ни в одном из его практических направлений, но всегда любил его изучать. Именно поэтому Джек говорил с Грейс об искусстве в свою первую ночь в Белгрейве.
Его взгляд упал на открытую книгу, все еще лежавшую на столе между ними.
— Почему она Вам не понравилась? — спросил Джек, возвращаясь к картине. Она и ему не слишком нравилась, но он не находил в ней ничего оскорбительного.
— Он ей не нравится, — ответила Грейс. Она смотрела в книгу, а Джек — на нее, и он был удивлен, заметив, как ее брови нахмурились. Беспокойство? Гнев? Он не мог сказать.
— Ей неприятны его ухаживания, — продолжала Грейс. — Но он не собирается останавливаться. Посмотрите на его выражение.
Джек всмотрелся в изображение, наклонившись чуть ниже. Ему показалось, что он увидел то, о чем говорила девушка. Репродукция не была высшего качества, и было трудно понять, насколько она близка к настоящей живописной работе. Конечно, цвет отсутствовал, но линии были четкими. Он подумал, что в выражении лица мужчины было нечто коварное. Кроме того…
— Но, скажите, — спросил Джек, — Вы ведь возражаете против содержания картины, а не ее самой?
— А в чем различие?
Он задумался. Все–таки прошло уже столько времени с тех пор, как кто–либо вовлекал его в интеллектуальную беседу.
— Возможно, художник желал получить именно такой отклик на свое произведение. Возможно, его намерение состояло в том, чтобы изобразить эту самую сцену. Это не означает, что он одобряет ее.
— Допустим. — Губы девушки были сжаты, а их уголки напряглись в манере, которой он не видел прежде. Ему это не понравилось. Это старило ее. Но еще неприятнее было то, что казалось, она ожидает от грядущего неприятностей. Когда она сложила губы таким образом — сердито, растерянно, покорно — было похоже, что она уже никогда не будет счастлива опять.
Хуже того, казалось, что она смирилась с этим.
— Вам и не должно понравиться это, — тихо сказал Джек.
Ее рот смягчился, но в глазах сквозила печаль.
— Нет, — сказала Грейс, — мне не нравится. — Она потянулась к книге и перевернула страницу, открывая другую иллюстрацию. — Я, конечно же, слышала о господине Ватто, и он может быть уважаемым художником, но… О!
Джек уже улыбался. Переворачивая страницу, Грейс не смотрела в книгу. Но он–то смотрел.
— О, мой…
— Вот теперь,
— Это не… Я никогда… — Глаза девушки расширились и стали похожи на две огромных синих луны. Ее губы приоткрылись, а ее щеки… Джек едва смог удержаться от желания воспользоваться ее веером, чтобы остудить их жар.
— Мари–Луиза О’Мерфи, — сказал он Грейс.
Грейс с ужасом взглянула на картину.
— Вы знаете ее?
Он не должен был смеяться, но, по правде говоря, никак не смог удержаться.
— Каждый школьник знает ее.
Джек любовно вглядывался в женщину на картине, вызывающе и праздно раскинувшуюся на диване. Она была обнажена — изумительно, восхитительно, абсолютно
Джек мысленно счастливо вздохнул. Ее ноги были широко раскинуты, и он был совершенно уверен, что не был единственным школьником, представлявшим себя устроившимся между ними.
Много молодых парней потеряли свою девственность (пока лишь в мечтах) с Мари–Луизой О’Мерфи. Интересно, понимала ли сама леди, какие услуги она предоставляла.
Джек взглянул на Грейс. Она уставилась на картину. Джек подумал, он надеялся, что девушка могла бы возбудиться.
— Вы никогда не видели ее прежде? — спросил он.
Она покачала головой. И только. Она не верила своим глазам.
— Она была любовницей короля Франции, — объяснил ей Джек. — Говорили, что король, увидев один из ее портретов работы Буше — думаю, что не этот, возможно миниатюру — решил, что она должна принадлежать ему.
Губы Грейс приоткрылись, словно она хотела ответить, но из этого ничего не вышло.
— Она явилась с улиц Дублина, — сказал Джек, — по крайней мере, мне так сказали. Трудно представить, что она могла получить фамилию О’Мерфи где–нибудь еще. — Он нежно улыбнулся своим воспоминаниям. — Мы всегда были так горды, считая ее одной из нас.