Потерять и найти

Жизнь в «Очуметь!» крутилась вокруг бассейнов, вечеринок, экзаменов и того, прошел ты Проверку-на-горячесть-от-Вероники или нет. (А смысл этой проверки заключался в том, что Вероника внимательно разглядывала своих одноклассников и довольно строго оценивала их привлекательность по десятибалльной шкале.)

Бренсон же Спайк просто хотел быть как все: хотел найти девушку, хотел быть крутым. Просто хотел. И что-то у него получалось, а что-то – нет. И наблюдать за ним было иногда весело, а иногда грустно.

Во время рекламы Карл огляделся. Здесь пахло моющими средствами и рвотой. Женщина, сидевшая в одном из кресел, что-то вязала. И она бы смотрелась вполне естественно и мило, если была бы округлой старушкой с розовыми щечками, блеском в глазах, россыпью внуков у ног и булочками в духовке. Но эта женщина выглядела так, будто вяжет себе пуповину к миру живых. Вяжет, чтобы не умереть. И смотрела она в телевизор пустым взглядом, сгорбившись над своим вязаньем, как животное у водопоя. И Карл подумал: «Что бы ты ни вязала, это уж точно никому не понравится».

У старика, который расположился рядом на диване, из горла каждые несколько минут доносилось странное бульканье. Старик этот вдруг повернулся и посмотрел на Карла. Судя по всему, кто-то пытался его побрить, но получилось не ахти как: аккуратную короткую щетину то и дело прерывали неожиданные пучки волос.

– Бульк, – сказал старик.

– Именно, – подтвердил Карл.

Два других старика сидели за столом и пытались играть в карты. Один из них спал, запрокинув голову. Другой, то ли этого не замечая, то ли ничего не имея против, тасовал колоду и что-то вяло бормотал себе под нос.

Карл снова уткнулся в телевизор.

Футбольная реклама, реклама телевикторины, реклама крема для лица, сливочного сыра, какой-то забегаловки… И все ролики объединяла одна и та же сквозная мысль: «Вы несовершенны».

От этой рекламы у Карла вдруг стало тяжело на душе: он почувствовал себя бесцветным, ничего не значащим.

«Кем же вы были? – размышлял он, глядя на вязальщицу, на булькающего старика и на картежников. – Вы ведь кем-то были, правда?»

Он почувствовал, как пучина прошедшего времени утягивает его на дно.

Карл никому здесь не смотрел в глаза, не представлялся, ни с кем не знакомился. Он был далек от всех этих стариков, как был далек и от подростков из кинокартины. Но наблюдая за невероятными приключениями Бренсона Спайка, Карл вдруг ощутил между собой и мальчиком странное духовное родство.

Пока Бренсон Спайк вздыхал по Веронике Ходжес – самой популярной девчонке в школе, Карл сидел напряженно и никак не мог расслабиться. Он отчаянно хотел, чтобы Бренсона Спайка наконец полюбили.

Карл видел надежду в его глазах – надежду получить одну-единственную женщину. Ведь нужна-то всего одна – та, за которую можно ухватиться, как за спасательный буй; та, кто поможет тебе удержаться на воде и не утонуть. И уже неважно, что ты все еще в море, потому что ты держишься за нее, плывешь на спине, смотришь в небо и поражаешься тому, чего раньше не замечал. Дню и ночи, и облакам, и звездам, и волнам, несущим тебя вперед.

И Карл думал: «Ну давай же, Бренсон Спайк!»

Как оказалось, той самой женщиной для Бренсона Спайка должна была стать не прекрасная Вероника Ходжес, а его лучшая подруга – Джоан Питерс, которая была с ним с самого начала. Милая верная мышка. Вот так вот. Карл нашел Еви, а Бренсон Спайк – свою Джоан.

Но что стало бы с Бренсоном Спайком, если бы она от него ушла? Из-за работы, из-за кого-то другого. Если бы умерла. Что стало с Карлом?..

По экрану поползли титры, и в его черноте Карл заметил свое отражение.

«Что станет с Карлом?» – размышлял он.

Позже, в темноте своей комнаты, Карл сидел в кровати. Свет выключили несколько часов назад, но он не хотел ложиться. Ему казалось, что, уснув, он никогда не проснется или станет таким же, как и все остальные обитатели этого места.

Слушая симфонию причмокивающих губ, свистящих носов и хриплых вздохов, Карл думал: «Моя жизнь ничего не значит». А потом пришла мысль: «А разве она когда-нибудь что-нибудь значила?»

Он ощутил пустоту в груди. Но не ту пустоту, которая предвещает начало чего-то нового, вроде чистой страницы или холста; не ту, что пронизана надеждами, страхами или рождает вопросы. Но ту, в которой ничего нет. Ту, которая в мире знаков могла быть только дефисом – повисшим в неопределенности, никому особенно не нужным.