Потерявшая имя

— Да полноте вам церемониться, Аленушка! Выпейте со мной чаю, после о делах поговорим!

Старая служанка в тот же миг поднялась и удалилась в другую комнату. Она бы никогда не решилась остаться за одним столом с графиней. Сидеть рядом с художником — дело иное. Вехов вышел из простых, дворянство его отцу, золотых дел мастеру, пожаловал император Павел за тонко сработанную шкатулку, поднесенную на День ангела фрейлине Нелидовой. Многоопытная старуха тонко чувствовала разницу между столбовой дворянкой и дворянином во втором поколении и оттого оказывала шестнадцатилетней девушке больше почтения, чем своему прославленному господину.

— Спасибо, Павел Порфирьевич, но чаю мне не хочется, я к вам за советом… — начала было Елена. Художник не дал ей договорить.

— Знаю, милая, не утруждайтесь рассказом, — произнес он сочувственно. — О вчерашнем вечере у Белозерского вся Москва трезвонит. Мне сегодня с утра это как первую новость преподнесли.

— И вы поверили, что там была я, а не самозванка? — взволнованно спросила Елена.

— Конечно, кому же и быть, как не вам! — замахал он руками. — И все прекрасно знают, что дядюшка вас ограбил, но никто слова сказать не смеет, потому что у князя деньги, а значит, сила…

— Но ведь это мои деньги!

— Бывшие ваши деньги, Аленушка, — участливо вздохнув, поправил ее Вехов, — в данный момент они у него, а не у вас. И пока деньги будут у него, вы ничего не сможете сделать.

— Но где же справедливость? — закричала графиня. — А закон?!

— Справедливость и закон всегда на стороне того, у кого деньги и связи. — Художник заговорил с нею тоном ментора, объясняющего ребенку прописные истины. Внезапно понизив голос и оглянувшись, хотя в комнате не было никого, кроме них двоих, добавил: — Не связывайтесь с этим человеком! Я вашего дядюшку знаю давно и не хотел бы возобновить это знакомство. Когда-то я писал портрет его супруги с детьми… Мне известно, что он за чудовище… — И тут же, тряхнув головой, словно отгоняя некое навязчивое видение, с деланой улыбкой воскликнул: — А что же чаю-то?!

— Павел Порфирьевич, — решилась Елена, — вот вы сказали, нужны деньги и связи. Я хорошо это понимаю, поэтому и пришла к вам…

— Откуда же у меня деньги? — вздохнул тот. — Все, что получаю, тут же трачу на всякий вздор! А что касаемо связей, так у любой камеристки или старшего лакея их больше, чем у меня.

— Вы не поняли, я не прошу у вас денег. Мне необходимо встретиться с Софи Ростопчиной.

Вехов кивнул с неприязненной усмешкой:

— Понимаю. Хотите кинуться в ножки Его Превосходительству господину губернатору. Только ведь он и сам на волоске висит. Не ровен час — полетит со своего места вверх тормашками!

— В моем отчаянном положении некогда думать о политике. Нужно действовать! — взорвалась Елена.

— Что ж, я вам помогу! — Увидев ее решимость, художник сдался: — У Софи сегодня нет урока, но я напишу ей записку. Надеюсь, она откликнется!

Он уселся за рабочий стол, заваленный бумагами, карандашами и баночками с красками, и схватил перо.

— Я не ошиблась в вас! — воскликнула Елена, переводя дух. Ее план спасения начинал понемногу осуществляться…

В Софье Ростопчиной юная графиня тоже не ошиблась. Примерно через час та прибыла, причем попросту, на извозчике: карету захватила Натали, которой вздумалось отправиться в модную французскую лавку. «Мало ей подарков делает папа! — возмущалась про себя Софи, подъезжая к мастерской Вехова. — Туалетов, духов и безделушек у нее уже столько, что впору самой открывать магазин!»

По приезде из Владимира Софья сгоряча предложила сестре раздать все их наряды обездоленным семьям, тем самым погорельцам, что денно и нощно дежурили возле губернаторского дома на Тверской. Наталья подняла ее на смех. Наверное, это и в самом деле выглядело бы смешно, зато (кусала губы Софи) хоть отчасти искупило бы то, что их папенька ограбил магазин мадам Обер-Шальме. У нее до сих пор пылали уши от стыда при воспоминании об этом. Все свои «подарки» от Обер-Шальме она отдала служанкам, чем привела отца в бешенство. И если бы он узнал, что она сейчас едет не на дополнительный урок к Вехову, а на встречу с «авантюристкой», то разразился бы грандиозный скандал и, вполне возможно, ее посадили бы под домашний арест. При этом Софи вовсе не считала свой поступок геройским, а напротив, даже испытывала некоторые угрызения совести, потому что матушка носила под сердцем ребенка и ее нельзя было волновать.

В мастерскую художника она вошла, раздираемая противоречивыми чувствами, но, увидев Елену, не раздумывала более и бросилась к ней в объятья:

— Прости, что вчера промолчала! Родители не дали бы мне раскрыть рта. Мы ведь сейчас опальные, Москва объявила нам бойкот.

— Знаю, Софи, — перебила ее Елена, — но и ты войди в мое положение. Я теперь никто, со дня на день дядя окончательно захватит мое наследство. У меня осталась последняя надежда — обратиться за помощью к твоему отцу.

— Да, но ты забываешь… — с сомнением в голосе начала Софи.

Юная графиня остановила подругу: