Потерпевшие кораблекрушение

Едва только хозяин вышел, как Вийон вскочил с кресла, на которое только что присел, и с кошачьим рвением, по-кошачьи пронырливо стал обследовать комнату. Он, взвесил на руке золотые кувшины, заглянул во все фолианты, разглядел герб на щите и пощупал штоф, которым были обиты кресла. Он раздвинул занавеси на окнах и увидел, что цветные витражи в них, насколько удавалось разглядеть, изображают какие-то воинские подвиги. Потом, остановившись посреди комнаты, он глубоко вздохнул, раздув щеки, задерживая выдох и повернувшись на каблуках, снова огляделся по сторонам, чтобы запечатлеть в памяти каждую мелочь.

– Сервиз из семи предметов, – сказал он. – Будь их десять, я, пожалуй, рискнул бы. Чудесный дом и чудесный старикан, клянусь всеми святыми!

Но, услышав в коридоре приближающиеся шаги, он шмыгнул на место и со скромным видом стал греть мокрые ноги у раскаленной жаровни.

Хозяин вошел, держа в одной руке блюдо с мясом, а в другой кувшин вина. Он поставил это на стол, жестом пригласил Вийона пододвинуть кресло, а сам достал из буфета два кубка и тут же наполнил их.

– Пью за то, чтобы вам улыбнулась Судьба, – сказал он, торжественно чокнувшись с Вийоном.

– И за то, чтобы мы лучше узнали друг друга, – осмелев, сказал поэт.

Любезность старого вельможи повергла бы в трепет обычного простолюдина, но Вийон повидал всякие виды.

Не раз ему случалось развлекать сильных мира сего и убеждаться, что они такие же негодяи, как и он сам. И поэтому он с жадностью принялся уписывать жаркое, а старик, откинувшись в кресле, пристально и с любопытством наблюдал за ним.

– А у вас кровь на плече, милейший, – сказал он.

Это, должно быть, Монтиньи приложился своей мокрой лапой, когда они покидали дом. Мысленно он послал ему проклятие.

– Я не виноват, – пробормотал он.

– Я так и думал, – спокойно проговорил хозяин. –

Подрались?

– Да, вроде того, – вздрогнув, ответил Вийон.

– И кого-нибудь зарезали?

– Нет, его не зарезали, – путался поэт все больше и больше. – Все было по-честному – просто несчастный случай. И я к этому не причастен, разрази меня бог! – добавил он с горячностью.

– Одним разбойником меньше, – спокойно заметил хозяин.

– Вы совершенно правы, – с несказанным облегчением согласился Вийон. – Такого разбойника свет не видывал. И

он сковырнулся вверх копытами. Но глядеть на это было не сладко. А вы, должно быть, нагляделись мертвецов на своем веку, мессир? – добавил он, посмотрев на доспехи.

– Вволю, – сказал старик. – Я воевал, сами понимаете.

Вийон отложил нож и вилку, за которые только было взялся.

– А были среди них лысые? – спросил он.

– Были, бывали и седые, вроде меня.

– Ну, седые – это еще не так страшно, – сказал Вийон. –

Тот был рыжий. – И его снова затрясло, и он постарался скрыть судорожный смех большим глотком вина. – Мне не по себе, когда я об этом вспоминаю, – продолжал он. – Ведь я его знал, будь он неладен! А потом в мороз лезет в голову всякая чушь, или от этой чуши мороз пробирает по коже –

уж не знаю, что от чего.

– Есть у вас деньги? – спросил старик.

– Одна беляшка, – со смехом ответил поэт. – Я вытащил ее из чулка замерзшей девки тут в одном подъезде. Она была мертвее мертвого, бедняга, и холодна, как лед, а в волосах у нее были обрывки ленты. Зима – плохое время для девок, и волков, и бродяг, вроде меня.

– Я Энгерран де ла Фейе, сеньор де Бризету, байи из

Пататрака, – сказал старик. – А вы кто?

Вийон встал и отвесил подобающий случаю поклон.

– Меня зовут Франсуа Вийон, – сказал он. – Я нищий магистр искусств здешнего университета. Немного обучен латыни, а пороки превзошел всякие. Могу сочинять песни, баллады, лэ, вирелэ и рондели и большой охотник до вина.

Родился я на чердаке, умру, возможно, на виселице. К

этому прибавлю, что с этой ночи я ваш покорнейший слуга, мессир.

– Вы не слуга мой, а гость на эту ночь, и не более, –

сказал вельможа.

– Гость, преисполненный благодарности, – вежливо сказал Вийон, молча поднял кубок в честь своего хозяина и осушил его.

– Вы человек неглупый, – сказал старик, постукивая се-

бя по лбу, – очень неглупый и образованный, и все же решаетесь вытащить мелкую монету из чулка замерзшей на улице женщины. Вам не кажется, что это похоже на воровство?

– Такое воровство не хуже военной добычи, мессир.

– Война – это поле чести, – горделиво возразил старик.

– Там ставкою жизнь человека. Он сражается во имя своего сюзерена-короля, своего властелина господа бога и всего сонма святых ангелов.

– А если, – сказал Вийон, – если я действительно вор, то разве я не ставлю на карту свою жизнь, да еще при более тяжких обстоятельствах?

– Ради наживы, не ради чести.

– Ради наживы? – пожимая плечами, повторил Вийон. –