Потешный русский роман

Я наблюдаю за своим другом С., он пьет — торопливо, частыми глотками, как будто боится опоздать на поезд. Он пьет и остается невозмутимым, словно бы и не слышит ни детского плача, ни слов Даниэль, ни голосов других женщин, хотя они говорят, пора укладывать детей, и их слова в этот тихий июльский вечер адресованы всем, в том числе моему другу С., у него двое малышей и двое детей постарше, он теперь холостяк, дважды разведенный, ему сорок три, он снова свободен, у него длинные седые волосы, и он больше не желает слышать ни о женитьбе, ни об отцовстве, нет уж, благодарю покорно.

Я смотрю на моего друга С. и вспоминаю те далекие времена, когда он утверждал, что разлюбил меня, а я заявляла, что вообще никогда его не любила, когда мы оба смотрели на любовь свысока, и мне в голову приходит мысль: лучше бы мы тогда меньше читали и просто жили. Сегодня мы оба пишем. По правде говоря, мы уже тогда писали, конечно, не так, как сейчас, не регулярно, но это не значит, что его и моя жизнь так уж сильно изменились. Этой июльской ночью мой друг С. говорит, что никак не может постичь природу моего интереса к русскому олигарху Михаилу Борисовичу Ходорковскому, отбывающему срок на сибирской каторге. Он даже дает понять, что этот интерес, как и завороженность подобным персонажем (слово «персонаж» он произносит с отвращением), вызывают у него презрение, и тут мне становится ясно: выйди я замуж за С. в те времена, когда он утверждал, что разлюбил меня, а я заявляла, что вообще никогда его не любила, но он все-таки хотел на мне жениться, у моего милого друга было бы в активе три развода, а не два. Не говоря уж о ребенке, которого мы бы наверняка завели и сейчас снимали бы с дерева, чтобы уложить спать одновременно с теми, что дерут глотку в саду.

Я сижу на стуле под липой — на мою удачу, она уже несколько недель не исходит сладким соком, — наслаждаюсь чудесной атмосферой дружеской вечеринки и ищу глазами в кустах ребенка, которого мы с моим другом С. не завели. Ребенка нет, но я готова вскочить и начать бегать по саду вместе с остальными женщинами, хватать малышей за руки за ноги и тащить в кровать, не обращая внимания на их вопли. Так я смогла бы избежать невысказанных упреков моего драгоценного С., их, вкупе с высказанными, слишком много для одной летней ночи.

Марин только что перешла на наш край стола. Она изменила прическу и теперь носит стрижку каре, которая совсем ей не идет, еще больше утяжеляя лицо, но никак не скрадывает основного свойства ее натуры — неистребимой природной жизнерадостности. Она смеется, подсаживаясь к С., заливается смехом, похлопывая его ладонями по щекам, этой привычке лет двадцать, не меньше. Она смотрит на меня и понимает, что мы подумали об одном и том же: С. со студенческих времен способен с волнением в голосе безостановочно говорить на одну и ту же тему, пока его не одернешь. За двадцать лет не было случая, чтобы нашему общему другу оказалось нечего сказать. Нас с Марин это самодовольное постоянство, конечно, раздражает, но оно же и успокаивает. В нашей жизни, состоящей из нереализованных желаний и бесконечных самоограничений, теории С. подобны уютно угнездившемуся в углу старому шкафу. Он давно вышел из моды, проку от него ноль, но, стоит его открыть, и оттуда доносится забытый аромат. Мы с Марин любим ощущать этот «запах» и убеждаться, что заключенное внутри время подобно насаженному на толстую булавку жуку.

Раз уж ты твердо вознамерилась вернуться в Россию, говорит Марин, продолжая гладить С. по лицу, обрати внимание на их серийных убийц. Там есть неподражаемые экземпляры, таких даже в Америке не найдешь, уж ты мне поверь.

Именно так, говорит С., как будто хоть раз в жизни, задумывался о русских серийных убийцах.

Я смотрю на С., на Марин и ощущаю жадное желание закурить.

Ты никогда не слышала о Шахматном убийце[1]?

О Ростовском мяснике[2]?

Ну хоть об Иркутском монстре[3]

ты слышала?

Марин перечисляет имена.

Нет, отвечаю я.

И мне плевать на серийных убийц, в какой бы стране они ни творили свои черные дела.

Напрасно, замечает Марин, это животрепещущая тема, никто пока не ответил на ключевой вопрос, порождает ли каждая страна именно таких убийц, которых заслуживает. Пора кому-нибудь заняться этим вплотную, резюмирует она, добавив свое неизменное «уж ты мне поверь».