Потом была победа

— Разбирают, — вздохнула Валя, сбила капюшон, тряхнула головой и распушила коротко стриженные волосы. — Еще как разбирают! Ваш брат за версту женский пол узнает. Смехота иной раз…

Она замолчала, словно в нерешительности, сорвала хрупкую веточку ивы и стала покусывать ее. Потом, видно, решилась и заговорила:

— Неделю назад с передовой возвращалась, завернула к связистам в блиндаж передохнуть. Они на линии оказались. У аппарата один мальчишечка остался… Кучерявый такой, глаза темные, как угольки. Пристал чудак. Разреши, говорит, поцелую. Я, говорит, два года девушек не целовал. То ли в шутку говорит, то ли всерьез. Поглядела я на него — покраснел, залился весь. А мне жалко стало его… «Черт с тобой, — говорю, — целуй. Только один раз».

Потом шла и всю дорогу ревела. И за него обидно и за себя.

Когда остановились на берегу, Николай уставился глазами в стылую воду. «Черт с тобой, целуй», — вертелось в голове. Каленые, зазубренные и острые, словно осколки, слова.

Сколько раз Николай думал о губах, которые за христа ради, по непонятной девичьей жалости, поцеловал какой-то связистик. Как же так? Зачем она только рассказала?.. Николаю думать о таком было страшно, а тут связистик.

«…целуй»!

— Что ты, Коля? — Девушка заглянула в лицо. Рука ее оказалась на груди Николая, пальцы бережно прошлись там, где под гимнастеркой угадывался бинт. — Больно?

— Больно, — признался Николай, думая не о том, что спрашивала Валя.

— Тебе, наверное, трудно ходить? Давай сядем… Растревожил ведь рану…

— Ничего, терпимо, — ответил Николай, усаживаясь на ствол поваленной взрывом сосны. — Евгения Михайловна говорит, что, может, недельки через две выпишет… Попрошу по старому знакомству.

— А тебе не терпится?.. Пока во втором эшелоне стоим, нечего из медсанбата рваться. — Валя села рядом. Винтовку с оптическим прицелом аккуратно прислонила к сосне. — Обязательно надо первому в пекло сунуться. Войны на тебя хватит, не беспокойся. Не пряниками на передовой кормят. Знаешь ведь сам. Без нужды-то зачем под пули лезть? Я тебя в медсанбате навещать буду…

— Ребята в разведвзводе дожидаются, — улыбнулся Николай. Он почувствовал, как проходит глупая обида на неведомого связиста.

Нет, за христа ради он Валю целовать не будет. Сейчас обнимет ее, глянет в глаза, в которых дрожат и колются искринки осеннего солнца, и ощутит губы. Желанные, шершавые, единственные на свете.

Рука оказалась неожиданно тяжелой, но Николай пересилил робость. Он обнял Валю и запрокинул ее голову.

— Ты что? — недоуменно вскрикнула девушка. — Зачем ты, Коля!..

Она наклонилась, пряча лицо, и локтем надавила на повязку. Николай охнул от боли.

Ослабли руки, пот липким бисером высыпал на лбу, обмякло тело, и чернильная темнота поплыла перед глазами.

— Коля! — девичий крик был отчаянный и беспомощный. — Коленька!..

Неподатливые руки вдруг стали ласковыми и послушными. Обняли Николая, прижали к груди. Гладили по волосам, по лицу.

— Прости меня, — говорила девушка. — Больно тебе? Глупая я… Как же это я?..

Глаза ее оказались близко. Серые, как теплые летние облака. В них были страдание, радость и ласка. Николай почувствовал губы. Они приникли к нему горячо, отрешенно и беззаветно…

Потом Валя прижалась головой к его плечу.

— Пряталась ведь я от тебя, как улитка, — говорила она. — Думала, скажу, когда война кончится. Боялась, вдруг у нас не любовь, а фронтовой романчик… Шуру Агапову вон изувечило, а лейтенант ее уже связистку из штаба обхаживает… Я верной любви хочу, Коля, настоящей… — Она замолкала, чертила ивовым прутиком по земле. — Больше не от тебя, от самой себя пряталась… Иной раз такое нападало, что хоть беги за десять километров, чтобы тебя увидеть. Девчата надо мной даже подсмеивались. Ты, говорят, Валька, чумовая. Влюбилась, наверное… А у меня от этого слова мороз по коже. Терпела, глупая. Ждала, когда война кончится… Сломалась теперь моя ухороночка.

Рядом стояла винтовка со снайперским прицелом, дожидалась хозяйку. Приклад с левой стороны был до блеска выглажен девичьим подбородком.

— Пойду я, Коля, — спохватилась девушка. — Пора… Километров пять отсюда топать.

Встала, натянула на голову капюшон, задернула шнурок под подбородком, привычно кинула за плечо винтовку.

— На «охоту» ведь иду, — сказала она и горько качнула головой. — После такого-то по людям стрелять. Сейчас бы по лесу брести, песни петь да с ветром разговаривать, а я вот убивать пойду. Раньше бы сказали, не поверила, что такое человек может.

— Не ходи сегодня, — попросил Николай.

— Приказ дан, — невесело ответила Валентина. — За Осовцом в одной лощинке пулемет ходу не дает. Второй день ребята без еды сидят… Поймаю я сегодня пулеметчиков на мушку, и заплачет по ним мама родная…

Разумом Николай понимал Валю, а внутри все равно билось звонкое и радостное. Оно заполняло без остатка и кружило голову… На всем свете сейчас были только двое: он и Валя.

— Валюшка моя, — шептал Николай и целовал близкие губы. — Любимая…

Проводив Валю, Николай отправился в перевязочную. Рана растревожилась, бинт намок, на гимнастерке проступило кровяное пятно.