Потом была победа

На погонах у лейтенанта поблескивали связистские молнии с крылышками. В такой переплет он, видать, попал впервые.

Линию обороны нельзя было создавать так близко от медсанбата. Начнись здесь бой, пройдут или не пройдут немцы — от санитарных палаток, расставленных среди берез на сухом прогретом взгорке, мало что останется. Обороняться надо в болотистой лощинке, которая начиналась у опушки березняка и уходила полоской на юг, к кромке леса. Еще лучше было бы встретить немцев за лощинкой, но и далеко от медсанбата отрываться опасно.

Так Орехов и сказал лейтенанту.

— Туда уже побежали, — ответил связист. — Восемь человек из охраны и трое раненых. Самая гвардия туда двинулась. Старшина командует… С ними еще одна девица ушла, снайпер. Завернула раненую подружку навестить, а тут кавардак начался.

«Неужели Валя?» — подумал Орехов и тут же отогнал нелепую мысль. Почему она? В дивизии целый взвод снайперов…

Не дослушав лейтенанта, Орехов приказал Петухову вести разведчиков в лощину, а сам побежал разыскивать майора Долинину.

Евгению Михайловну он увидел возле операционной палатки. Присев на корточки, она слушала фонендоскопом какого-то раненого с прозрачным лицом и сомкнутыми губами. Возле нее нетерпеливо топтались две медсестры с носилками.

— Несите осторожнее, — строго сказала врач. — Сразу же укол камфары.

Сестры подняли носилки, неловко покачнулись от их тяжести и понесли раненого за палатки, на противоположный склон березового пригорка.

— В лесу укрываем, — сказала Орехову Евгения Михайловна, сматывая жгут фонендоскопа. — Ты откуда появился?

Орехов доложил, что восемь разведчиков направлены для обороны медсанбата.

— Не густо, — усмехнулась Евгения Михайловна и ткнула фонендоскоп в карман короткого халата, измазанного землей. — Своих людей у меня мало… Надо еще раненых в лесу укрыть.

Орехов поглядел вслед сестрам, уходящим с носилками, и подумал, что вряд ли нужно эвакуировать раненых в лес. Им же необходимо прикрытие, а людей мало, очень мало. Пусть бы уже раненые были в одном месте. Немцам легче пригорок со стороны обойти, чем наверх к палаткам медсанбата забраться. Подумал, а сказать о своем опасении постеснялся. Привык считать, что Евгения Михайловна лучше знает, что делать.

— Прибыл в ваше распоряжение, товарищ майор, — снова сказал Орехов. — Какие будут приказания?

Евгения Михайловна шагнула к нему. Подошла так близко, что усталое лицо с темными встревоженными глазами, с острыми выступами скул придвинулось к Николаю вплотную.

— Одно приказание, Коля, — заговорила она. Темная стрелка бровей поперек перечеркнула лицо. — Командуй, я останусь с ранеными. Не имею права оставить их.

Она хотела еще что-то сказать, но ее окликнула фельдшерица, и Евгения Михайловна шагнула в глубину палатки, где кто-то тяжело стонал.

Раненый лейтенант хотел идти вместе с Ореховым бить немцев, но Николай попросил его остаться. Никелированный пистолетик лейтенанта годился только на то, чтобы при надобности сунуть его к носу ошалевшей от страха медсестры и привести ее в чувство. Против автоматчиков такое оружие было не лучше мухобойки.

— Скажи старшине, что я приказал передать тебе команду! — крикнул вдогонку лейтенант.

Разведчиков и охрану медсанбата Николай нашел на краю березняка.

Старшина охотно уступил командование.

— Мне лучше на месте сидеть, — сказал он. — Шаг шагнешь — в глазах зеленые круги. Осколком меня позавчера зацепило… Ты давай, старшой, заворачивай, а я здесь прилягу со своей пушкой.

Раненый криво усмехнулся и показал наган.

— Барабан полный, а больше ни одного патрона… Шесть немцам, а один себе оставлю. Автомат сдуру отдал, когда в тыл отправляли… Тут такой тыл, что хуже передовой получается.

Орехов спросил старшину о снайпере.

— Вперед улетела, она ходкая, — махнул он рукой вдоль опушки и добавил: — У нее винтовочка с оптикой — блеск!

Настороженно вглядываясь в поросль рябинника, растрепанной ольхи и молоденьких елочек, украшенных розовыми свечками, Орехов шел вдоль опушки и не мог приметить места, где устроилась снайпер. Уж не на дерево ли забралась? Орехов задрал голову, всматриваясь в листву матерого клена.

— На людей наступишь! — раздался рядом знакомый голос.

«Валя!» — смутная догадка оказалась верной и страшной. Какого дьявола она сунулась в эту заваруху! Надо же так случиться…

В пятнистом маскхалате, с мелкими веточками, подоткнутыми под капюшон и за ремень, Валя была неразличима среди молодого рябинника.

— Вот и свиделись, — певуче сказала Валя и чуть сбила капюшон.

— Почему ты здесь? — кинулся к ней Николай. — Тебе своих забот мало?

— Мало, — улыбнулась девушка. — Ты не злись, Коля… Тошно стало у Узелкова на привязи сидеть, удрала в самоволку. По пути завернула в медсанбат Шуру Агапову проведать. Помнишь? Вчера осколком ранило. Прибежала, а тут такая чехарда. Мне ведь все равно, где немцев бить. Здесь хоть Узелков меня не разыщет. Нипочем ему не догадаться, что на этот раз у меня самоволка в тыл… Ты думаешь, на передовой легче, чем здесь?

Орехов молчал. Он понимал, что Валя не уйдет. Да и глупо говорить ей об этом.