Потомок Микеланджело

Господин Фуше, новоиспеченный герцог Отрантский, ныне вел себя довольно беспечно, чем подчас повергал ревностного к службе Дюбуа в некоторое беспокойство. Министр полиции, этот великий сыщик, словно утратил былой нюх. Хотя в его руках сосредоточились нити многих «темных дел» и он уже прекрасно знал, кто есть кто и чем занимаются филадельфы, он не спешил давать хода всем этим делам.

Он выжидал.

Он не слишком верил в прочность той блестящей империи, которой служил и за службу которой получал высокие титулы, звания и огромные денежные награды.

Он понимал: сейчас империя кажется нерушимой, как нерушим и ее создатель. Но, человек, много повидавший на своем веку, он знал и другое: именно в тот момент, когда явление достигает видимого апогея, оно зачастую оказывается на грани близкого падения…

Глава четвертая

1

Еще во все трубы продолжали трубить о мире, а мира уже не было.

И не только с Англией, главным и вечным врагом.

Войска Наполеона, возглавляемые его маршалами и генералами, в разных концах Европы под видом «упорядочения мира» творили далеко не мирные дела.

Прежде всего он решил довершить «замирение» Италии.

23 ноября 18 07 года французы оккупировали Тоскану. Великое герцогство Тосканское было отдано сварливой сестрице Элизе.

Затем настал черед папского государства.

Римский первосвященник, считая себя по-старому высшей духовной властью Европы, полагал, что декреты о континентальной блокаде на его земли не распространяются. Он до последнего верил, что император французов, рассчитывавший на поддержку католической церкви, не посмеет ущемить ее главу.

То была весьма наивная вера.

Наполеон направил Пию VII резкий ультиматум.

Папа не ответил.

Тогда — без единого выстрела — заранее подготовленная французская армия заняла «Вечный город». Рим с соседними областями вошел в состав империи.

Одновременно разрешалась и испано-португальская проблема.

С Португалией все обошлось, как с Римом: быстро и без применения оружия. В том же ноябре того же 1807 года корпус Жюно занял Лиссабон. Что же касается Испании, то великий артист разыграл с ней один из своих излюбленных фарсов.

То был водевиль в трех действиях.

Перед началом похода на Лиссабон, чтобы обеспечить свободное продвижение своим войскам через испанскую территорию, Наполеон предложил испанскому королю разделить с ним Португалию.

Затем, использовав распрю в семье испанских Бурбонов — трон оспаривали друг у друга отец и сын, — император заявил, что готов выступить в роли третейского судьи, и пригласил обоих соперников в Байонну.

Наконец, в Байонне, фактически держа претендентов под арестом, он заставил и одного и другого, якобы в целях «справедливости», отречься от своих прав в пользу Франции. Иначе говоря, передать испанский престол ему, Наполеону…

Он хохотал, как помешанный.

— Байонна — это политический Аустерлиц, — внушал он своим придворным.

Еще бы! Такой блестящей политической аферы, совершенной элементарными средствами, ни ему, да и никому другому на свете, нигде и никогда провести не доводилось! Абсолютно безболезненно избавив Европу от ненужного балласта в лице двух бездарнейших правителей-интриганов, формально не нарушая мира и видимости закона, он завершил обеспечение блокады, мимоходом прибрал к рукам два суверенных государства и при этом умудрился показать личину чуть ли не блюстителя справедливости!

Его мало беспокоило, что газеты ряда государств подняли крик, что его снова величали «чудовищем», «коварным извергом» и «бандитом», что служители разных культов проклинали его как «антихриста».

Вполне довольный собой, он спешил рядом удачных перестановок завершить произведенное «умиротворение».

Поскольку братец Жозеф не прижился в Неаполитанском королевстве, непрерывно ссорился с Саличетти и посылал ему, Наполеону, поток возмущенных писем, император «переместил» его во вновь приобретенные владения, сделав королем Испании, в Неаполь же позднее отправил в качестве суверена верного Мюрата.

Дальнейшее показало, правда, что новый неаполитанский король не более удачен, чем прежний; его внутренняя политика вызывала восстания подданных, а с Саличетти, в котором он сразу почуял наполеоновского шпика, он начал грызться еще отчаяннее, чем раньше Жозеф. Дело кончилось тем (это произошло уже в 1809 году), что сбылось предвидение Буонарроти: его старый товарищ, полный сил и здоровья, умер в одночасье от яда, умело преподнесенного услужливыми руками…

Но кого могла волновать насильственная смерть какого-то там Саличетти? Кто мог сожалеть о нем, кроме его прежнего друга и единомышленника? Уж во всяком случае не всемогущий император.

Тем более что события вдруг сделали такой крен, который заставил его усомниться в собственной гениальности и в мастерстве проделанной им испано-португальской комбинации.

И вскоре ему пришлось вспомнить фразу, мимоходом брошенную оборотнем Фуше и доведенную до его сведения верными соглядатаями:

— Байонна хуже чем преступление; это ошибка.

От Байонны до Байлена был всего лишь шаг.

2