Потому что люблю

…Федор… Жена с мальчиком… Трубка в сумке… Колючий взгляд Сироты… Адрес на обратной стороне снимка… «В штабе дивизии твою радость не разделяют»… «Если меня не станет, помоги ей сына вырастить…»… «То ли в английскую, то ли в американскую зону»…

— Ерунда! — сказал он сердито. Спрятал фотографию, нервно застегнул клапан кармана, разгладил гимнастерку. — Ерунда… Не сегодня, так завтра вернется… Надо знать Федора…

Гай бодрился. Подсознательно чувствуя приближение беды, он так же подсознательно, с юношеской прямолинейностью искал от нее защиту. Бодрым выкриком он хотел подавить в себе новое, только что родившееся чувство неясной тревоги, но оно уже, как заноза, сидело под самым сердцем и больно кололо при каждом неосторожном движении мысли.

Федор Садко не вернулся ни завтра, ни послезавтра, ни через месяц после войны, ни через несколько лет…

И каждый раз, когда Гай начинал сосредоточенно прочищать потрескавшийся мундштук трубки, память с удивительной настойчивостью возвращала его к тем военным дням, далеким и по-прежнему близким, будто не годы минули, а месяцы.

Годы, годы… Сколько их уже осталось позади? Как инверсионный след за истребителем: тот, что у сопла, — четкий насыщенный, а на другом конце расползается и тает, вроде и не было вовсе.

…Что же скажет сегодня генерал? Что ему известно о Федоре?

ГЛАВА II

В ожидании машины Виктор Антонович добросовестно прочистил мундштук трубки. Он давно собирался это сделать, да все недосуг было, — продул его, посмотрел на свет. Все в порядке. Затем набил ароматными стружками табака, поднес огонь. Пламя на спичке флажком кувыркнулось вниз, и желтые ленточки табака зарумянились, почернели, запрятав огонек внутрь. Виктор Антонович придавил взбухший табак пальцем и несколько раз с удовольствием затянулся.

Небо уже совсем посветлело, и сквозь серо-стальную паутину облаков густо проявилась голубизна. Уронившая освежающий дождик туча вдруг зарумянилась в лучах еще невидимого за горизонтом солнца, а на верхушках деревьев заискрились кристаллики чистых, как слезы, капелек воды.

Виктор Антонович замер, словно боялся нечаянно спугнуть рожденный наступающим днем звонкоголосый, с неуловимыми оттенками и запахами дар природы, удивительно похожий на сон, приснившийся ему в это необычное утро.

На какое-то мгновение показалось, что сон продолжается, что Надя никуда не улетала, а сидит в комнате у стола, уткнувшись подбородком в сложенные кулачки и так же, как он, зачарованно прислушивается к звукам уходящей ночи; стоит только обернуться, посмотреть в ее удивленные глаза, и они заискрятся тихим блеском. Она притушит их веками и с улыбкой чуть-чуть вскинет подбородок, молча спросит: «Ну что?» И замрет в ожидании, пока Виктор Антонович так же прикроет веками глаза, чуть-чуть улыбнется и так же кивнет: «Все отлично!» Тогда она обязательно схулиганит, по-детски скорчив озорную гримасу.

Виктор Антонович то с грустью, то с сожалением, а то и со страхом вспоминает те жизненные перекрестки, на которых их судьбы могли навсегда разойтись, не прикоснувшись одна к другой. И случись такое — как знать! — было бы лучше для них или хуже…

Девятого мая сорок пятого года Виктор Гай был на аэродроме маленького чехословацкого городка Зволен. Как и все, стоял на взлетной полосе и палил в воздух из пистолета. Закопченные гильзы беззвучно падали в траву, беззвучно, словно во сне, открывали рты солдаты и офицеры, беззвучно дергались в их руках пистолеты и автоматы. Кругом грохотала невообразимая стрельба зенитных пушек, охраняющих аэродром, пулеметов, винтовок, автоматов — стреляло все, что могло стрелять.

Выпустив все патроны, Виктор Гай махнул рукой и, нарушив обет, закурил трубку Федора Садко. Несколько раз с наслаждением затянулся и снова вскинул голову. Трассирующие пули и снаряды решетили небо во всех направлениях.

Подошел капитан Сирота.

— У тебя нет лишних? — В его ладони лежали две пустые вороненые обоймы. — За всю войну не стрельнул из пистолета. Хоть теперь популять надо…

— Все там, — показал Виктор Гай в небо и вспомнил: — Такую бы плотность огня на аэродроме в Подлесках. Ни один бы не пролетел…

— Хватит о Подлесках. Побили нас — и поделом! Вот оно что. Теперь другая жизнь будет. Мирная. Слава богу, живы остались.

— Есть предложение — выпить! — крикнул словно из-под земли выскочивший Пантелей. — Полеты отменены! Выпивка разрешена! Мой спирт, ваша закуска.

— Пошли! — Сирота бросил в кобуру пистолет, застегнул его, одернул гимнастерку. — Пошли!..

Пока Виктор Гай и капитан Сирота открывали консервы из бортового пайка НЗ, Пантелей принес флягу и четыре кружки.

Стрельба поредела, а здесь, в полузарытой землянке, было почти тихо.

— Черт, не могу поверить, что она кончилась! — жестикулировал булькающей флягой Пантелей. — И мы живы! Понимаете — живы?! Вот и выпьем. Сперва за победу, потом за то, что живы, потом за тех, кто не дожил, потом за тех…

— Остановись, Пантелей, сопьешься, — шутливо перебил его Гай.

— Сегодня можно. Взяли?

— А кто четвертый?

— Это его… — кивнул Пантелей на трубку Федора Садко. — За победу!