Потопленная «Чайка»

— Если даже все другое оставить в стороне, твой долг, в конце концов, обязывает тебя помочь, чем можешь, родине, которая только-только начинает самостоятельно жить. Красные! Большевики! Кто они такие, если не враги твоего народа и твоей страны? Вооруженные до зубов, угрожая, стоят у наших ворот и хотят завоевать нашу землю! А ты... — Он стал прямо над Титико. Титико больше не плакал, а, закрыв лицо руками, внимательно слушал следователя.

Может быть, все это действительно так? Может быть, в самом деле наша страна в опасности? Может быть, большевики и вправду хотят завоевать Грузию?.. Страну, которая с таким трудом добилась свободы? Но если это так, почему же тогда Гергеда так хвалил красных? Говорил, что они защитники рабочих и крестьян?

Может быть, ошибается Антон? Может быть, обманывается Дата?

А почему тогда русские стремятся в Грузию? Почему волнует каких-то чужестранцев судьба грузинских рабочих и крестьян? И что же я должен делать, как я могу помочь своей стране? — напряженно думал Титико.

— Упрямишься, не хочешь говорить правду! А ведь дело касается защиты родины, — приподнялся Арачемия, придвинул к Титико кресло: — Мы хорошо знаем, что там, на «Чайке», с тобой не особенно считались. Мы знаем, что большевики всегда были чужды тебе и ты никогда не принимал участия в заговоре этих проходимцев.

Услышав слово «заговор», Титико с недоумением посмотрел на следователя. Хотел что-то возразить, но Арачемия не дал ему и слова сказать:

— Конечно, заговор. А что же это, по-твоему, когда несколько человек собираются, восхваляют врагов своей родины... Разве Дата и Антон не считали большевиков друзьями рабочих и крестьян? Этого ведь ты не можешь отрицать?

Титико чуть нагнулся, глубоко вздохнул. Но Арачемия сказал:

— А от слов нетрудно и к делу перейти. Ты думал, они так, от нечего делать болтают, развлекаются? Эх, ты, простак. Наверное, ты просто не придавал значения их разговорам, не то, если б ты знал, куда они метят, уверен, ничего не скрыл бы от меня, на первом же допросе рассказал обо всем.

Сердце Учаны билось, как форель, выброшенная из воды.

Несчастная его мать, она только и жила мыслями о нем, о его скором возвращении домой. Теперь она, убитая и обездоленная, ходит вокруг тюрьмы. Кто знает, может быть, и не перенесет она несчастья...

А Татучи... Как надеялась она на своего Титико. Со слезами провожала его, говорила, что будет ждать заветного дня, как ждут восхода солнца, клялась, что без него и за ворота не выйдет. Бедная Татучи.

Титико сидит на стуле, закрыв глаза, отупев от отчаяния и страха. «Пропал, пропал», — словно кто-то шепчет ему на ухо. В висках стучит, в затуманенном мозгу скачут мысли:

«Добрый человек Арачемия!»

«Доверься ему!»

«Не разбивай сердце родной матери!»

«Вспомни о невесте!»

«Дата и Антон — враги родины!»

«Тебя-то не обвиняют?!»

«Не ошибись, Титико!»

«Не клевещи на друзей!»

«Лучше умереть, только честной смертью!»

Вкрадчивый голос Арачемия вывел Учана из полузабытья:

— Соберись с духом, Титико. Если голова на плечах, должен понять, что у тебя один выход — заслужить прощение, иначе тебя обвинят в измене родине, и тогда пиши пропало.

Нет, Титико не хотел ни бесчестной, ни честной смерти. Он всем своим существом стремился к свободе. Мать, семья... Вместо темной вонючей камеры — уютный, милый домик, Татучи, светоч его жизни... Ее поцелуй на освещенной лунным светом проселочной дороге... Он с радостью и болью вспоминал об этом здесь, на сыром матраце, набитом сеном. Синие, бездонные, как море, глаза. Черные как смоль волосы... Нет, Титико не может, не хочет оставаться здесь! Во что бы то ни стало он вырвется из этого ада. Нужно довериться этому человеку, последовать его советам — и скорее отсюда, из этой темницы! Успокоится сердце измученной матери, обрадуется невеста... Может, Дата и Антон и вправду большевики? Разве только Титико слышал, как они расхваливали большевиков?! Конечно, они заговорщики... А может быть, Титико ошибается? Может быть, лучше молчать?

— Ты ради каких-то грошей не жалел себя, а они... — Арачемия подошел к большому железному сейфу, медленно открыл тяжелую дверцу и вынул кожаную сумку.

— А ну-ка, узнаешь это? — спросил он и поднял высоко над головой мешок.

Да, он не раз видел его в руках Дата и Антона, когда они сходили на берег.

— Конечно, это сумка нашего шкипера, — напрягся Титико. Он почувствовал, что с этой кожаной сумкой у следователя связано что-то серьезное. Арачемия перевернул сумку, и золотые монеты, как морские камешки, рассыпались по столу.

Блеск золота мешал Титико смотреть. Эх, столько добра!

— Откуда это золото? — воскликнул пораженный Титико.

— Большевики дали его Дата и Антону.

— За что?

— Разве мало вы старались для большевиков?

— Все, что я знаю, — однажды вывезли из Анапы раненого русского большевика!

Арачемия поднял левую бровь и невозмутимо поглядел на заключенного, ничем не выдав своей радости. «Бедный Титико отворил врата ада...»

— Может быть, ты вспомнишь фамилию того большевика?

— Ни имени, ни фамилии его не упоминали. Просто называли «товарищ командир».